Они были сильно испуганы и всю ночь не спали, ожидая каждуюминуту, что к ним постучат, но не решились выдать ее жандармам, а утром вместес нею смеялись над ними. Однажды она, переодетая монахиней, ехала в одномвагоне и на одной скамье со шпионом, который выслеживал ее и, хвастаясь своейловкостью, рассказывал ей, как он это делает. Он был уверен, что она едет сэтим поездом в вагоне второго класса, на каждой остановке выходил и,возвращаясь, говорил ей:

- Не видно, - спать легла, должно быть. Тоже и они устают, -жизнь трудная, вроде нашей!

Мать слушала ее рассказы, смеялась и смотрела на нееласкающими глазами. Высокая, сухая, Софья легко и твердо шагала по дорогестройными ногами. В ее походке, словах, в самом звуке голоса, хотя иглуховатом, но бодром, во всей ее прямой фигуре было много душевного здоровья,веселой смелости. Ее глаза смотрели на все молодо и всюду видели что-то,радовавшее ее юной радостью.

- Смотрите, какая славная сосна! - восклицала Софья,указывая матери на дерево. Мать останавливалась и смотрела, - сосна была невыше и не гуще других.

- Хорошее дерево! - усмехаясь, говорила она. И видела, какветер играет седыми волосами над ухом женщины.

- Жаворонок! - Серые глаза Софьи ласково разгорались, и телокак будто поднималось от земли навстречу музыке, невидимо звеневшей в яснойвысоте. Порою она, гибко наклоняясь, срывала полевой цветок и легкимиприкосновениями тонких быстрых пальцев любовно гладила дрожащие лепестки. Ичто-то напевала, тихо и красиво.

Все это подвигало сердце ближе к женщине со светлымиглазами, и мать невольно жалась к ней, стараясь идти в ногу. Но порою в словахСофьи вдруг являлось что-то резкое, оно казалось матери лишним и возбуждало унее опасливую думу:

«Не понравится она Михаиле-то…»

А через минуту Софья снова говорила просто, душевно, и мать,улыбаясь, заглядывала ей в глаза.

- Какая молодая вы еще! - вздохнув, сказала она.

- О, мне уж тридцать два года! - воскликнула Софья.

Власова улыбнулась.

- Я не про это, - с лица вам можно больше дать. А посмотришьв глаза ваши, послушаешь вас и даже удивляешься, - как будто вы девушка. Жизньваша беспокойная и трудная, опасная, а сердце у вас - улыбается.

- Я не чувствую, что мне трудно, и не могу представить жизньлучше, интереснее этой… Я буду звать вас - Ниловна; Пелагея - это не идет вам.

- Зовите, как хочется! - задумчиво сказала мать. - Какхочется, так и зовите. Я вот все смотрю на вас, слушаю, думаю. Приятно мневидеть, что вы знаете пути к сердцу человеческому. Все в человеке перед вами открываетсябез робости, без опасений, - сама собой распахивается душа встречу вам. И думаюя про всех вас - одолеют они злое в жизни, непременно одолеют!

- Мы победим, потому что мы - с рабочим народом! - увереннои громко сказала Софья. - В нем скрыты все возможности, и с ним - вседостижимо! Надо только разбудить его сознание, которому не дают свободы расти…

Речь ее будила в сердце матери сложное чувство - ейпочему-то было жалко Софью необидной дружеской жалостью и хотелось слышать отнее другие слова, более простые.

- Кто вас наградит за труды ваши? - спросила она тихо ипечально.

Софья ответила с гордостью, как показалось матери:

- Мы уже награждены! Мы нашли для себя жизнь, котораяудовлетворяет нас, мы живем всеми силами души - чего еще можно желать?

Мать взглянула на нее и опустила голову, снова подумав: «Непонравится она Михаиле…»

Вдыхая полной грудью сладкий воздух, они шли не быстрой, носпорой походкой, и матери казалось, что она идет на богомолье. Ей вспоминалосьдетство и та хорошая радость, с которой она, бывало, ходила из села на праздникв дальний монастырь к чудотворной иконе.

Иногда Софья негромко, но красиво пела какие-то новые песнио небе, о любви или вдруг начинала рассказывать стихи о поле и лесах, о Волге,а мать, улыбаясь, слушала и невольно покачивала головой в ритм стиха,поддаваясь музыке его.

В груди у нее было тепло, тихо и задумчиво, точно вмаленьком старом саду летним вечером.

На третий день пришли к селу; мать спросила мужика,работавшего в поле, где дегтярный завод, и скоро они спустились по крутойлесной тропинке, - корни деревьев лежали на ней, как ступени, - на небольшуюкруглую поляну, засоренную углем и щепой, залитую дегтем.

- Вот и пришли! - беспокойно оглядываясь, сказала мать. Ушалаша из жердей и ветвей, за столом из трех нестроганых досок, положенных накозлы, врытые в землю, сидели, обедая - Рыбин, весь черный, в расстегнутой нагруди рубахе, Ефим я еще двое молодых парней. Рыбин первый заметил их и,приложив ладонь к глазам, молча ждал.

- Здравствуйте, братец Михаиле! - крикнула мать еще издали.

Он встал, не торопясь пошел встречу, узнав ее, остановилсяи, улыбаясь, погладил бороду темной рукой.

- Идем на богомолье! - говорила мать, подходя. - Дай, думаю,зайду, навещу брата! Вот моя подруга, Анной звать…

Гордясь своими выдумками, она искоса взглянула в лицо Софьи,серьезное и строгое.

- Здравствуй! - сказал Рыбин, сумрачно усмехаясь, потряс ееруку, поклонился Софье и продолжал: - Не ври, здесь не город, вранье нетребуется! Все - свои люди…

Ефим, сидя за столом, зорко рассматривал странниц и что-тоговорил товарищам жужжавшим голосом. Когда женщины подошли к столу, он встал имолча поклонился им, его товарищи сидели неподвижно, как бы не замечая гостей.

- Мы тут живем, как монахи! - сказал Рыбин, легонько ударяяВласову по плечу. - Никто не ходит к нам, хозяина в селе нет, хозяйку вбольницу увезли, и я вроде управляющего. Садитесь-ка за стол. Чай, есть хотите?Ефим, достал бы молока!

Не торопясь, Ефим пошел в шалаш, странницы снимали с плечкотомки, один из парней, высокий и худой, встал из-за стола, помогая им,другой, коренастый и лохматый, задумчиво облокотясь на стол, смотрел на них,почесывая голову и тихо мурлыкая песню.

Тяжелый аромат дегтя сливался с душным запахом прелого листаи кружил голову.

- Вот этого звать Яков, - указывая на высокого парня, сказалРыбин, - а тот - Игнатий. Ну, как сын твой?

- В тюрьме! - вздохнув, сказала мать.

- Опять в тюрьме? - воскликнул Рыбин. - Понравилось ему,однако…

Игнатий перестал петь, Яков взял палку из рук матери и

сказал:

- Садись!..

- А что же вы? Садитесь! - пригласил Рыбин Софью. Она молчасела на обрубок дерева, внимательно разглядывая Рыбина.

- Когда взяли? - спросил Рыбин, усаживаясь против матери, и,качнув головой, воскликнул: - Не везет тебе, Ниловна!