- Ничего! - сказала она.

- Ну? Привыкаешь?

- Не привыкаю, а вижу - нельзя без этого!

- Так! - сказал Рыбин. - Ну, рассказывай… Ефим принес горшокмолока, взял со стола чашку, сполоснул водой и, налив в нее молоко, подвинул кСофье, внимательно слушая рассказ матери. Он двигался и делал все бесшумно,осторожно. Когда мать кончила свой краткий рассказ - все молчали с минуту, неглядя друг на друга. Игнат, сидя за столом, рисовал ногтем на досках какой-тоузор, Ефим стоял сзади Рыбина, облокотясь на его плечо, Яков, прислонясь кстволу дерева, сложил на груди руки и опустил голову. Софья исподлобьяоглядывала мужиков…

- Да-а! - медленно и угрюмо протянул Рыбин. - Вот как, -открыто!..

- У нас бы, если такой парад устроить, - сказал Ефим и хмуроусмехнулся, - насмерть избили бы мужики!

- Изобьют! - подтвердил Игнат, кивнув головой. - Нет, я нафабрику уйду, там лучше…

- Судить, говоришь, будут Павла? - спросил Рыбин. - И чтоже, какое наказание, не слышала?

- Каторга или вечное поселение в Сибири… - тихо ответилаона.

Трое парней все сразу посмотрели на нее, а Рыбин опустилголову и медленно спросил:

- А он, когда затевал это дело, знал, что ему грозит?

- Знал! - громко сказала Софья.

Все замолчали, не двигаясь, как бы застыв в одной холодноймысли.

- Так! - продолжал Рыбин сурово и важно. - Я тоже думаю, чтознал. Не смерив - он не прыгает, человек серьезный. Вот, ребята, видали? Зналчеловек, что и штыком его ударить могут, и каторгой попотчуют, а - пошел. Матьна дороге ему ляг - перешагнул бы. Пошел бы, Ниловна, через тебя?

- Пошел бы! - вздрогнув, сказала мать и оглянулась, тяжеловздохнув. Софья молча погладила ее руку и, нахмурив брови, в упор посмотрела наРыбина.

- Это - человек! - сказал он негромко и оглянул всех темнымиглазами. И снова шестеро людей молчали. Тонкие лучи солнца золотыми лентамивисели в воздухе. Где-то убежденно каркала ворона. Мать осматривалась,расстроенная воспоминаниями о Первом мая, тоской о сыне, об Андрее. Намаленькой, тесной поляне валялись бочки из-под дегтя, топырились выкорчеванныепни. Дубы и березы, густо теснясь вокруг поляны, незаметно надвигались на неесо всех сторон, и, связанные тишиной, неподвижные, они бросали на землю темныетеплые тени.

Вдруг Яков отшатнулся от дерева, шагнул в сторону,остановился и, взмахнув головой, спросил сухо и громко:

- Это против таких нас с Ефимом поставят?

- А ты думаешь, против кого? - ответил Рыбин угрюмымвопросом. - Нас душат нашими же руками, в этом и фокус!

- Я все-таки пойду в солдаты! - негромко и упрямо заявилЕфим.

- Кто отговаривает? - воскликнул Игнат. - Иди! И, в упорглядя на Ефима, усмехаясь, сказал:

- Только когда в меня стрелять будешь, цель в голову… некалечь, а сразу убивай!

- Слышал я это! - резко крикнул Ефим.

- Погоди, ребята! - заговорил Рыбин, оглядывая их, и поднялруку неторопливым движением. - Вот - женщина! - сказал он, указывая на мать. -Сын у нее, наверное, пропал теперь…

- Зачем ты это говоришь? - спросила мать, тоскливо инегромко.

- Надо! - ответил он угрюмо. - Надо, чтобы твои волосы незря седели. Ну, что же, - убили ее этим? Ниловна, книжек принесла?

Мать взглянула на него и, помолчав, ответила:

- Принесла…

- Так! - сказал Рыбин, ударив ладонью по столу. - Я этосразу понял, как увидал тебя, - зачем тебе идти сюда, коли не для этого?Видали? Сына выбили из ряда - мать на его место встала!

Он, зловеще грозя рукой, матерно выругался.

Мать испугалась его крика, она смотрела на него и видела,что лицо Михаила резко изменилось - похудело, борода стала неровной, под неючувствовались кости скул. На синеватых белках глаз явились тонкие красныежилки, как будто он долго не спал, нос у него стал хрящеватее, хищно загнулся.Раскрытый ворот пропитанной дегтем, когда-то красной, рубахи обнажал сухиеключицы, густую черную шерсть на груди, и во всей фигуре теперь было еще болеемрачного, траурного. Сухой блеск воспаленных глаз освещал темное лицо огнемгнева. Софья, побледнев, молчала, не отрывая глаз от мужиков. Игнат покачивалголовой, сощурив глаза, а Яков, снова стоя у шалаша, темными пальцами сердитоотламывал кору жерди. Вдоль стола за спиной матери медленно шагал Ефим.

- Намедни, - продолжал Рыбин, - вызвал меня земский, -говорит мне: «Ты что, мерзавец, сказал священнику?» - «Почему я - мерзавец? Язарабатываю хлеб свой горбом, я ничего худого против людей не сделал, - говорю,- вот!» Он заорал, ткнул мне в зубы… трое суток я сидел под арестом. Такговорите вы с народом! Так? Не жди прощенья, дьявол! Не я - другой, не тебе -детям твоим возместит обиду мою, - помни! Вспахали вы железными когтями грудинароду, посеяли в них зло - не жди пощады, дьяволы наши! Вот.

Он был весь налит кипящей злобой, и в голосе его вздрагивализвуки, пугавшие мать.

- А что я сказал попу? - продолжал он спокойнее. - Послесхода в селе сидит он с мужиками на улице и рассказывает им, что, дескать, люди- стадо, для них всегда пастуха надо, - так! А я пошутил: «Как назначат в лесувоеводой лису, пера будет много, а птицы - нет!» Он покосился на меня,заговорил насчет того, что, мол, терпеть надо народу и богу молиться, чтобы онсилу дал для терпенья. А я сказал - что, мол, народ молится много, да, видно,время нет у бога, - не слышит! Вот. Он привязался ко мне - какими молитвами ямолюсь? Я говорю - одной всю жизнь, как и весь народ: «Господи, научи таскатьбарам кирпичи, есть каменья, выплевывать поленья!» Он мне и договорить не дал.Вы - барыня? - вдруг оборвав рассказ, спросил Рыбин Софью.

- Почему я барыня? - быстро спросила она его, вздрогнув отнеожиданности.

- Почему! - усмехнулся Рыбин. - Такая судьба, с темродились! Вот. Думаете - ситцевым платочком дворянский грех можно скрыть отлюдей? Мы узнаем попа и в рогоже. Вы вот локоть в мокро на столе положили -вздрогнули, сморщились. И спина у вас прямая для рабочего человека…

Боясь, что он обидит Софью своим тяжелым голосом, усмешкой исловами, мать торопливо и строго заговорила:

- Она моя подруга, Михаиле Иваныч, она - хороший человек, -в этом деле седые волосы нажила. Ты - не очень… Рыбин тяжело вздохнул.

- Разве я говорю обидное?

Софья, взглянув на него, сухо спросила:

- Вы что-то хотели сказать мне?

- Я? Да! Вот тут недавно человек явился новый, двоюродныйбрат Якову, больной он, в чахотке. Позвать его - можно?

- Что же, позовите! - ответила Софья. Рыбин взглянул на нее,прищурив глаза, и, понизив голос, сказал: