рассказывать миру о нашем ребенке. Он даже не сообщил своему лучшему другу.

В меня будто врезается камень, разрушающий все на своем пути. Он не хочет нашего ребенка. И никогда не хотел.

— Да, — рычу я. — Знает. И я докажу это. Я достаю выключенный телефон и нажимаю на кнопку питания.

— Сообщение за сообщением, целая переписка демонстрирует, кто я для него.

Но в тот момент, когда мой телефон загружается, из него вырывается лавина звуковых оповещений, словно вопли стаи испуганных чаек. Семнадцать пропущенных звонков? Что за… Я отключила эту чертову штуку всего десять минут назад. Я просматриваю их, и они все от… Эви? И еще полдюжины смс, все одинаковые. Позвони мне. Срочно.

Я все еще смотрю на последнее из них, когда телефон начинает вибрировать. Это она.

— Кэт! Слава богу.

— Слушай, Эв, если ты хочешь позлорадствовать насчет того, что случилось прошлой ночью, это не…

— Нет! Послушай, Кэт! — она кричит в трубку. Громкий гудящий звук на том конце телефона то нарастает, то затихает, и она пытается перекричать его. — Я не знаю, где ты, но тебе срочно нужно вернуться. Я видела в новостях.

Только сейчас я улавливаю нотки паники в ее голосе, и шум на заднем плане внезапно становится отчетливым: крики, работающие двигатели, какой-то треск, и вдруг я узнаю гудящий звук — это сирены.

— Кэт, твой дом. Он…

Но больше я ничего не слышу, потому что уже изо всех сил пытаюсь бежать к лифту, перепрыгивая, спотыкаясь и переваливаясь с ноги на ногу, а охваченный паникой голос Эви неразборчиво жужжит в трубке, как пойманная в ловушку оса. Я разворачиваюсь только после того, как оказываюсь в лифте, и, тяжело дыша, наблюдаю за тем, как закрывающиеся двери скрывают за собой Райана, человека, который, я надеялась, станет моей семьей. Его виноватое, испуганное выражение стоит у меня перед глазами, когда я бросаюсь в холодную ночь, судорожно вскидывая руку вверх, чтобы поймать такси, которое отвезет меня к моей настоящей семье.

В Лондоне ночью слишком много сирен. Они нарастают и затихают в моих ушах, и каждая из них учащает пульс. Это та? Это мой дом? Или эта? Или эта? Или эта?

На самом деле я замечаю катастрофу в нашем маленьком домике до того, как слышу ее, когда мы проезжаем мимо станции метро и поворачиваем на Бродвей. Пламя пыльным оранжевым заревом светится на фоне облаков.

— Эви! — кричу я, вываливаясь из такси. — Что, что… — слабо начинаю, но затихаю и падаю прямо ей в руки, глядя через ее плечо на свой дом. Каждое окно — доменная печь, черная пасть, изрыгающая пламя, которое поднимается в ночное небо. Кажется невозможным, что кривые струи из шлангов пожарных машин когда-нибудь смогут пробить брешь в стене огня.

— М-м-м, — губы онемели, зубы стучат, язык не поворачивается. — М-м-м-мама, г-г-где м-м-мама?

Эви напрягается в моих руках. Я отстраняюсь.

— М-м-м-мама, — настаиваю я, хотя едва могу выговорить слово. — Где м-м-мама?

Она беспомощно смотрит на меня. Качает головой.

— Я не знаю. Соседи сказали, что сработала пожарная сигнализация.

Я молча трясу головой, как собака, которая не может избавиться от звона в ушах.

— М-м-мама? — Тут и там я натыкаюсь на зевак и мертвенно-бледных соседей в халатах, ждущих, когда огонь перекинется на их дома. Я хватаю за плечи, дергаю за рукава, смотрю в каждое испуганное, сочувствующее лицо в мерцании пламени, но ни одно из них не принадлежит ей.

— Эй, ты в порядке, дорогуша? — грубый мужской голос. Я неуверенно поворачиваюсь. Потрепанный комбинезон со светоотражателями, борода и каска. Пожарный.

— Это твой дом?

Я молча киваю.

— Ты была внутри?

Я качаю головой.

— Но твоя мама была внутри?

— Д-да, думаю, да.

— У нее не было проблем с мобильностью? Инвалидная коляска, прикована к кровати, ничего подобного?

Я снова качаю головой, но затем замираю, когда до меня доходит смысл его вопросов.

— В-в-вы не в-в-вытащили ее?

— Мы еще не были внутри. Сначала нужно взять под контроль пламя. Но я уверен, что она выбралась самостоятельно. О пожаре сообщили соседи, поэтому мы приехали с небольшой задержкой, но, по их словам, сигнал тревоги был таким громким, что мог и мертвого разбудить.

О пожаре сообщили соседи.

У меня подкашиваются ноги, но пожарный ловит меня под мышки и осторожно опускает на бордюр.

— Она… она принимала таблетки.

Я смотрю на него, и меня охватывает непередаваемая, невыносимая паника.

— Снотворное. Я не знаю, могла ли она проснуться.

Его лицо сереет, и он проталкивается вперед, чтобы поговорить с пожарными, держащими шланги. Я падаю на тротуар, ощущая сердцебиение ребенка внутри, как будто он почувствовал мой страх. Я слышу рев пламени и выкрикиваемые приказы, и как будто голос Эви, зовущий меня по имени все громче и громче, словно она спешит ко мне, но единственное, что наполняет мой разум, — это последний вопрос пожарного, который он пробормотал себе под нос, отвернувшись.

В доме не было никого, кто мог разбудить ее?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Эми

Она плачет впервые с тех пор, как пришла сюда. Это глупо, но на миг подсветка кухни, мерцающая в ее глазах, заставляет меня думать, что я вижу отражение огня.

— Это была какая-то глупая шутка. Они нашли клочки бумаги и обугленный органический материал, когда наконец разобрали руины. Их лучшая теория? Какой-то Рикер решил отомстить и сунул в наш почтовый ящик горящий конверт с собачьим дерьмом. Огонь перекинулся на ковер, затем на обои, а потом действительно усилился, добравшись до теплоизоляции. Дымовая пожарная сигнализация, конечно, сработала, но мы жили с краю, а Сингхов по соседству не было. Фанаты хотели лишь нагадить мне на ковер, но никто из них не думал, что так выйдет, потому что…

Она вздыхает, вытирает слезы тыльной стороной запястья, и момент упущен.

— А теперь, — говорит она, вернув самообладание, — если ты закончила свой небольшой допрос, может, расскажешь, откуда тебе известно мое имя.

Я не знаю, почему я так поступаю. Возможно, из жалости или сочувствия. В конце концов, я знаю, каково это — потерять мать. Возможно, все намного сложнее: она поделилась со мной секретом, и теперь я перед ней в долгу, и после года публичного выставления всех своих секретов я наконец-то могу предложить что-то в ответ.

Несколько шагов по коридору обратно к маленькому туалету. Она следует за мной, как любопытный щенок. Я вытаскиваю телефон-клон из-под отклеившейся плитки, сдуваю с него чешуйки эмали и протягиваю ей.

Она колеблется, затем набрасывается