ругайся, ты про пальчик расскажи, — смеется Танька.

— Что за пальчик?

Тесть хитро глянул на меня и усмехнулся.

— Да, вот. Треплется говорливый, что повадка такая была. Хочешь, чтоб тебя в уважаемые люди записали, — кофейку нальешь, кружку подденешь, мизинчик отставишь и — ты уже интеллигент.

— А теперь что?

— Теперь не так. Хоть зенки выпучи, а не считается.

— Чёрт! — я захохотал. — Выходит еще недавно мог мизинец оттопырить и готово — серьезный человек с положением, а нынче — опоздал?

— Всё. Лафа кончилась, — тесть потер ладони о засаленные штаны. — Говорю же, — расстройство одно. Всё нынче не так. Другие времена.

— Злодей твой писатель. Гнать его надо с телевизора.

Танюха опять хихикает:

— Еще вчера в доме целых два интеллигента могло быть, а сегодня — шаром покати.

— Я те дам интеллигентов! — крякнул тесть. — Это еще что. У него, совесть шершавая не уперлась, представляешь, по любому поводу свое мнение. Все, говорит, создал Бог.

— Во новость!

— Да нет. Слушай. Бог все сотворил, но книжки придумали люди. Мол, господь человека слепил, чтоб тот ему романы писал.

— А сам, типа, почитывает?

— Вроде как.

— И нравится?

— Не сказал.

— А-а! Зажилил тему, писака.

— Да у него их куча, тем этих. Что у дерьма мух. Вот завел про «Войну и мир». А там этот… Пьер на дуэли. Я, грешным делом, так и не прочитал…

— Правильно. Зато теперь послушал.

— Послушал. Этот Пьер, — мне понравилось, — в душу помаленьку! — толстый как бык, давай стреляться с каким-то перцем. А в него самого, жиртреста, и целиться не надо. Просто пальни в ту сторону и не промахнешься.

— Да он вроде жив остался?

— Целехонек! А того, второго, прикинь, шлепнул.

— Повезло.

— В том-то и факт. Одноглазому тоже повезло. Бородино просрал, а Наполеона победил. У нас всеё так. Дуракам везет.

— Ладно, Сан Иваныч, не расстраивайся. Пьер выкрутился, Кутузов до Парижа французов гнал — все молодцы. А завтра я тебе найду какую-нибудь веселуху вместо этого словоплета. Посмеешься.

— Не надо мне. Пусть говорит. За всю жизнь умнее человека не слыхал. Надоедло про целину да кукурузу. Но этот же, потроха ему в коленку, представляешь, еще и весь… как это? Все прошлое столетие «ха-ха» веком обозвал. Вот это зря! Я, между прочим, там всю жизнь прожил. Мне этот век — как родня. И на. Всё «ха-ха». А я в те времена и родился, и учился, и женился, и вкалывал как вол. И отца на войне потерял. Да вообще, сколько народу-то полегло. И жрать — ни крошки. Куда все это теперь? Псу под хвост?

Танюха не словила тонкость момента и хохотнула в голос. Я промолчал. Тесть сразу нахмурился:

— Ты чё гогочешь-то, дочь? Вот помру, а в наследство от меня только «ха-ха» и достанется. Как тогда?

Старый еще разок крепко вытер ладони о треники, а Танька мигом посерьезнела:

— Ладно тебе. Помрет он. А замок кто починит? Пушкин ваш, что ли?

И грозно ткнула в меня пальцем.

Я отмахнулся:

— Сан Иваныч, может пивка? Тань!

— А?

— У нас пиво в холодильнике есть?

— Да ты замок починишь, или мене слесаря звать?

— Зови!

Тесть хлопнул тяжеленными ручищами по коленям и поднялся с дивана.

— Ладно, зять, не блажи. Тащи отвертку и молоток. Покажу, как мой ха-ха век ругать. Нехрен мизинцы таращить и Бородино просирать. Бездельники.

Татьяна усердно закивала головой.

— А пиво? — робко ухмыльнулся я.

— Пиво потом.

РЕЦЕПТ ВДОХНОВЕНИЯ

Сейчас всё расскажу. Хотите верьте, хотите нет, но я его открыл. Рецепт вдохновения. Как? Да так. Все гениальное — просто.

Вычитал, будто Жуковский перед тем, как сесть за письменный стол и творить шедевры, всегда усердно мыл голову. В буквальном смысле. Водой с мылом. Считал, что мудрая мысль и верное слово — поклонники гигиены. Потом узнал, что Александр Сергеевич совершал прогулки. Есенин, оказывается, пел, Маяковский пил, Блок молчал… Не помню кто — ногой качал. Улавливаете?

Оставалось сложить два и два. Подумать только! И это сведения, полученные, так сказать, из первых рук. Почему мне раньше не приходило в голову? Великая тайна поэзии скрывалась под носом. Эврика!

Ведь стоит смешать нужные ингредиенты и на тебе, пожалуйста, — вдохновение. Как в аптеке. А для нас, настоящих поэтов, это первейшее дело.

Ну, думаю, попался таинственный рецепт. Но! Наученный с детства богатым опытом общения с рецептами против ангин, бронхитов и прочих недомоганий, знаю, что пользоваться ими надо осторожно.

Так и сделал. Для начала вымыл голову. Хорошенько.

И бегом за стол. Бумагу выдернул, ручку схватил, сижу, жду. Сейчас должно сработать. Сейчас… Выручай Василий Андреевич, выручай родненький…

И точно, через мгновение за окном, будто сиглал к атаке, послышался птичий свист. Тут и началось. Первая же строка выплеснула благоуханный аромат предстоящего шедевра:

Синица кличет весну в пустоте обнаженных ветвей…

Каково! Аж сердце зашлось. В словах и между ними так и дышит мартовское предчувствие. Строку, строку, полцарства за…

Но дальше дело не двигалось. Я сидел, как истукан, не меньше десяти минут. Ничего. Может быть не тот шампунь? Не та вода? Жестковата? Или надо усилить действие средства? Пожалуй, так.

Я накинул пальто, шарф — и на улицу. Быстрым шагом прошелся вокруг дома. Что-то шевельнулось в сердце, засосало под ложечкой и странным образом зачесалось колено. Подозрительно. Может быть это он? Тот самый поэтический зуд, незаслуженно осмеянный бесталанными завистниками. Наверняка. Я назад. Бросил в угол одежды, кинулся к столу. И вот:

Слышит синицу весна в пустоте обнаженных ветвей…

Попалась. Я внимательно перечитал строку. Сменился главный персонаж. Вот, в чем фокус. Конечно же, весна. Надо было сразу её во главу угла ставить — и порядок.

Но дело опять застряло. Проклятье! Ясно почему. Где взять Михайловское?! Конечно, ему легко было. Усадебка, прогулки на лошадях, да еще печка, свечка и старушка с кружкой. Так-то и ленивый справится.

Но я не сдавался. И через час в голову пришло совершенно свежее:

Ветви обнажены кличем синицы-весны…

То-то! Если соединить синицу с весной в «обнаженных ветвях», можно многого добиться. Строка звучит абсолютно новым смыслом. «Ветви обнажены», «синица-весна». Изюминка.

Следующие пару часов я был неумолим. Бастионам великой поэзии суждено было пасть под натиском вдохновения. Голова вымыта трижды, прогулка совершена дважды, и уж не знаю, что именно пел Сергей Александрович, но я исполнил всё. От «Очи черные» до «Во поле береза стояла». И… есть! Знаете это чувство? Когда скользит перо и ум нетленною строкой себя запечатлива… запечатлевыва… короче, оставляет на бумаге след. Вот он:

Синица, весна, пустота и ветви обнажены…

Я обомлел,