— Ты плохо себя чувствуешь? — спросил он, усаживая меня в кресло.

— Возможно, заболеваю, — отозвалась я.

— Выпей водочки, и сразу все пройдет! — воскликнула Лариса. — Самый верный способ избежать всех болезней!

— Ты права, — поддакнула я, подвигая рюмочку в сторону пузатого хрустального графина.

На столе уже красовались печеные пирожки, нежнейший копченый палтус, маринованные белые грибы, тарталетки с черной икрой. От аппетитного зрелища меня, большую поклонницу традиционной русской кухни, так затошнило, что я еле сдержалась, чтобы не убежать в туалет. После первой рюмки меня отпустило, но я поняла, что есть не смогу. Я пододвинула себе блюдо с икрой и стала беззастенчиво выковыривать из тарталеток их содержимое.

— Сегодня мне можно все, — ответила я на удивленный, если не сказать ошарашенный, взгляд Максима.

Панюковы рассмеялись, а я вновь подвинула свою рюмку к хрустальному графину.

Не прошло и часа, как я добралась до той кондиции, при которой уже не ощущала, как жгут мне шею крылья гордой платиновой птицы, истекающей кровавыми рубиновыми каплями. Изо всех сил я старалась следовать указаниям Ильи, но по мере возрастания степени опьянения это становилось все сложнее. Такой правильный, такой любящий, такой воспитанный муж! Как же мне хотелось бы спросить тебя: с каких это пор ты покупаешь вещи, ради которых людей отправляют полетать с восьмого этажа? Может быть, ты даже знаешь, кто это сделал?

Я была пьяна, но изображала из себя еще более пьяную, чтобы Максиму не пришло в голову домогаться близости. Оставшись одна в спальне, я написала Илье всего несколько слов. Ничего особенного. Просто пара слов о том, как мне трудно вообще. И как трудно без него в частности. После этого я рухнула в кровать, сунув телефон в тумбочку.

Максим меня не беспокоил. Он вошел в нашу спальню, дотронулся до моего плеча, но я никак не отреагировала. Света из холла было достаточно, чтобы увидеть, что на тумбочке у кровати нет телефона. Наверное, он подумал, что я его потеряла. И, наверное, машинально открыл верхний ящик. Просто на всякий случай, чтобы убедиться, что его нет и там. В своем ответном сообщении Илья просил стереть эсэмэски и соблюдать осторожность. Я не слышала, как пришло его сообщение, я уже спала. Максим открыл крышку, прочитал текст и вышел из комнаты вместе с телефоном. Несколько минут ему потребовалось на то, чтобы скопировать мою переписку с Ильей на свой ноутбук. А ведь Илья предупреждал меня об осторожности. Но я не справилась.

— Здравствуйте, Максим Олегович! А Семен Викторович в переговорной, вы можете подождать его у него в кабинете, — лепетала панюковская секретарша Олечка.

При взгляде на нее у Максима всегда сжималось сердце — ему казалось, что хрупкая девушка находится в одном шаге от серьезной травмы, рука сама тянулась предложить ей опору. Максим не представлял себе, как это создание может передвигаться на таких каблуках. Секретарская зарплата не позволяла Олечке приобрести оригинальное изделие французского дизайнера Кристиана Лабутена, и она довольствовалась недорогой и довольно вульгарной имитацией. Это была тоненькая и невысокая девушка, громоздкие туфли совершенно ей не шли. Но выглядела она для любителей подобного рода эффектов привлекательно. Что ж, у Семена не могло быть другой секретарши.

— Вы располагайтесь, я сделаю вам кофе, как вы любите. — Олечка выпорхнула из-за своего стола, и Максим замер в злорадном ожидании: каждый раз ему казалось, что секретарша вот-вот навернется со своих туфель и растянется на полу.

— А Семен Викторович там надолго, вы не в курсе?

— В курсе, ненадолго, — деловито сообщила Олечка, копошась у кофемашины.

Максим прошел в панюковский кабинет и рухнул в кресло. Ему не хотелось ни кофе, ни чаю. «Вызвать, что ли, водителя и выпить?» — мелькнула в голове соблазнительная мысль. Максим знал, что по размышлении отметет ее, найдя с десяток причин, по которым не нужно этого делать, поэтому сразу набрал номер своего водителя и велел ему подъехать к офису Панюкова. Напряжение, так и не давшее ему выспаться, сейчас достигло наивысшей точки. Он не мог спокойно смотреть на свою жену, ему хотелось немедленно потребовать объяснений, и он сдержался огромным усилием воли. Жизнь научила его никогда не поддаваться влиянию минуты, не давать эмоциям взять верх. Он научился управлять своим гневом, страхами и всеми прочими чувствами без ущерба для своего характера, и с годами это стало даваться ему все легче. Однако сейчас накопленный годами опыт не работал. Невыносимая боль разрывала ему сердце, и он ничего не смог сделать для того, чтобы облегчить ее. У Любочки есть мужчина — в данный конкретный момент имеет значение только это и больше ничто.

В кабинете Панюкова Максим мог позволить себе хозяйничать, зная, что не вызовет этим недовольства Семена — они были слишком давно и близко знакомы и давно уже общались без церемоний. Максим открыл шкафчик, несколько секунд поразмышлял над тем, что ему предпочесть — коньяк или виски, и выбрал коньяк. Олечка с чашкой кофе и имбирным печеньем оказалась очень кстати.

Максим не был поклонником алкоголя, он считал, что свою порцию, полагавшуюся на жизнь, он выпил в глупой, веселой и бесшабашной молодости. Сейчас ему перестало нравиться состояние, когда мозг затуманивается, а реакции ослабляются, поэтому выпивал он довольно редко и понемногу. Однако Любочке алкоголь как-то все-таки помогает, может, и ему удастся хотя бы немного расслабиться? Может быть, удушливая волна обиды отступит, а глоток коньяка смоет этот чертов ком, застрявший в горле со вчерашнего вечера? Вряд ли, конечно. Любочка… Все равно его мысли будут неотступно вертеться вокруг нее.

Он обомлел, когда увидел ее впервые. У нее были широкие брови, красивые чувственные губы, роскошная грива волос. Но больше всего Максима поразила Любочкина царственная осанка. Ведь простая девчонка, а держится как королева. Уже потом, когда состоялась ее карьера, это качество трудно было переоценить: когда Любочка выходила на сцену, зал буквально замирал. Только одной ее красоты и стати было бы достаточно, но у нее был еще и волшебный голос… В Любочку Максим влюбился с первого взгляда, еще не зная, что окажется несгибаемым, забубенным однолюбом. Потом сам стал шутить на эту тему и даже писать двустишия, типа такого: «Эх, горькая судьба однолюба — любить одну-единственную Любу». Шутки шутками, но он действительно не хотел других женщин. И даже не потому, что боялся ее потерять, — просто не хотел. Он и Семена, который тоже положил глаз на барышню, предупредил сразу и в резкой форме: мол, на эту девушку рот не разевай, убью. И Семен как-то сразу же поверил, что Максим говорит серьезно, и дал опрометчивое клятвенное обещание. Люба ему раньше нравилась, а может, нравится и теперь, но он никогда не пытался нарушить свое слово.

Потерять Любочку… Такую возможность Максим отказывался даже представить себе. Одна мысль об этом была так мучительна и невероятна, что он не хотел подпускать ее близко, не хотел думать о такой возможности. А ведь один раз нечто подобное чуть не случилось в его жизни. Тогда, много лет назад, когда его жена загорелась идеей участия в международном конкурсе…