Глава 2

Ва-банк

Вадик Мариничев несся под сотню, понимая всю неизбежность пробок ближе к центру столицы. Наступал вечер, и более или менее состоятельные граждане великого города ехали в том же направлении — расслабиться после трудов праведных в бесчисленных ресторанах, киношках, злачных местах. Он хотел заехать к Тополянскому, все рассказать, посоветоваться. Но понял, что упустит драгоценное время и к тому же подвергнет дополнительной опасности Учителя.

Он поступил проще: по дороге набрал со своего второго, точно не засвеченного мобильного мало кому известный закодированный, телефон Алексея Анисимовича. Такой связью они договорились пользоваться в экстраординарных ситуациях. Тем не менее, Вадик докладывал полунамеками, шифровался и страховался, используя эзопов язык. Главное, шеф все понял, судя по его реакции, — понял, что Вадик собирается предпринять.

— Правильно ведешь себя. Нельзя забывать о несчастных пожилых людях. Как не навестить старушку!? Хлебушка ей купить или еще чего. Пообщаться… Они же, старушки, в тоске одиночества хотят выговориться… Молодость вспоминают. Выслушать — это очень гуманно. Вот сам, небось, когда тебе одиноко, ждешь звонков, общения. Воздастся, люди хорошие и тебя на склоне лет не покинут, помогут, подсобят — я уверен. Они ведь есть, хорошие. Ты в этом недавно убедился. Ну все, удачи тебе, привет бабуле. Сможешь — заезжай. И не гоняй за рулем-то, береги себя, по сторонам смотри. Сейчас в городе движение такое сумасшедшее, психов до черта. Посматривай! Привет!..

Конечно, Вадик прочел скрытый смысл и подтекст этой тирады шефа. И понял, что решение принял верное.

«К Юлии Павловне! Она может, должна прояснить. Всю жизнь вместе. В здравом уме и твердой памяти… была до всех событий. Глядишь, умом пока не повредилась, хотя после такого не всякая любящая жена выдержит. Вдове и то легче: определенность. А тут… Жив ли, убили? Не дай бог испытаньице… Но телефончик точно слушают. А вот следят вряд ли: зачем? Рискнем…»

Рассуждая таким образом, Вадик подкатил в район Башиловки и оставил машину за два дома до арки Фиминого двора. Проверяясь как никогда тщательно, он полчаса кружил по кварталу, заходя и выходя из подъездов, меняя направление движения и ныряя за выступы зданий. Наконец, решился и прошел под аркой в большой двор.

Даже цепкая зрительная память не помогала сразу определиться с нужными окнами: он был здесь лишь однажды, в вечер, когда они с Тополянским привезли Фогеля на конспиративную квартиру. Ага, вот они, эти окна! Одно из двух светится. Она дома. Может, и не одна.

Вадик энергичной походкой спешащего куда-то человека прошел мимо подъезда, приподняв воротник и слегка ссутулившись, чтобы выглядеть со стороны хоть немного пониже. Никого и ничего подозрительного. Стайка молодежи метрах в пятидесяти на лавочке, две бабульки вышли и направились невесть куда в такую позднотищу — моцион, должно быть.

Надо рисковать! Он вошел в подъезд и поднялся на лифте двумя этажами выше, на седьмой. Стал неторопливо спускаться, прислушиваясь. К счастью, на лестнице никого. У нужной двери, в нише справа от лифта, тускло горела под потолком люминесцентная лампа. Он приложил ухо к замочной скважине. Смутно доносилась фортепьянная мелодия, что-то классическое. Он позвонил и отошел от дверного глазка — вспомнил, что не панорамный. Приблизился звук мягких, слегка шаркающих шагов. Ее голос: «Кто там?». Вадим снял пистолет с предохранителя и назвался. К его изумлению, дверь открылась немедленно: он-то полагал, что запуганная, деморализованная хозяйка поостережется или, по крайней мере, переспросит.

Юлия Павловна предстала в домашнем халате, тапочках на босу ногу, с растрепанными волосами. Она не успела ничего произнести, а Вадим уже мягко втолкнул ее внутрь и прикрыл ногой дверь, после чего довольно бесцеремонно заткнул ей одной рукою рот, второй выхватил пистолет. Шепнул: «Вы одни?» Она кивнула, преодолевая сопротивление жесткой руки. В глазах ее застыл испуг, скорее — от неожиданного жеста внезапного гостя.

Он завел ее в ванну, отпустил и тотчас включил кран. Юлия Павловна по-прежнему пребывала в шоке, но уже начинала адекватно оценивать ситуацию. Гость для верности приложил палец к губам и зашептал ей на ухо. Она едва слышала его сквозь шум воды. Но главное поняла: следствие не знает, жив ли Фима, но весь ход событий подсказывает: скорее всего, жив. Если да, то его удерживают в потаенном месте и чего-то от него хотят. Он, этот парень, ищет, ведет дело, но неофициально, потому что официально нельзя — это еще опаснее. Многое зависит от нее. От ее памяти. Он называет фамилию, имя и отчество человека. Надо вспомнить, кто это? Не было ли у Фимы такого знакомого, даже случайного?

Что-то шевелится в памяти, увы, уже совсем не той, не той!.. Что-то далекое, безумно далекое. Кажется, Фима называл эту фамилию в связи… с чем? Когда-то давно, очень давно, в другой жизни… Годы назад. Или десятилетия. Ведь они так давно вместе, так давно… Друг юности? Коллега? Ученый-филолог? Кто-то из знакомых Лени Бошкера, их ближайшего друга? Институтский приятель, однокашник? Господи, ну разве вспомнишь — столько лет…

— У этого человека мог быть повод мстить Ефиму Романовичу или его родителям, — прошептал Вадим, зловеще акцентируя на слове «мстить».

— Господи, какая месть родителям, за что? — сдавленным шепотом отвечала Юлия Павловна, прижавшись губами к самому его уху, для чего Жираф опустил шею. — Тишайшие люди, он редактор в научном издательстве, она в литча-сти театра, рукописи, редактура, все такое… А если и было что — откуда мне знать? Я его отца вообще не застала, а со свекровью общались редко, у нее характер был — не приведи бог, меня недолюбливала, Фима ограждал…

— Спокойно, Юлия Павловна, сосредоточьтесь! Вспомните! Не был ли этот человек случайно обижен на вашего мужа? Конфликт во дворе? В трамвае? Соперничество в юности из-за вас? (Вадим произнес это и сам же мысленно назвал себя идиотом: девичий расцвет Юлии Павловны пришелся на весьма уже зрелые годы человека, чьи останки до недавних пор покоились за оградой круглогорского кладбища. Впрочем, всякое бывает?!)

— Вы никогда не бывали в Круглогорске?

— Нет, что мне там делать?

— А он дневников