Невыносимо много. Столько ужасных событий всего за несколько дней. Я не могу нормально дышать. Вся моя жизнь превратилась в одну сплошную боль. Кажется, я уже никогда не стану прежней. Но мне плевать, главное, что он рядом. И я не имею сейчас никакого права истерить. Отворачиваюсь к окну, глубоко дышу, сильно сжимая подол черного платья, чтобы унять дрожь. И вздрагиваю от неожиданности, когда Яр накрывает холодной рукой мою ногу, сжимая. Я накрываю его большую ледяную ладонь в надежде немного согреть.

— Яр, тебе надо поесть. Я приготовила… — не успеваю договорить, как Ярослав обрывает меня, взмахивая рукой. Уже вечер, а между нами дикое давящее напряжение и звенящее молчание. Яр постоянно задумчиво курит, выдыхая отравляющий дым в окно. Он полностью ушел в себя и свои мысли. Я прекрасно понимаю его состояние, скажу больше, я его чувствую. Мы с ним на одной волне. Очень плохой, потрескивающей, болезненной волне. И от всего произошедшего меня не покидает ощущение, что это еще не конец, а только начало чего-то глобального. Нас словно засасывает в какой-то ураган, торнадо, водоворот только начавшихся событий.

— Яр, твою маму нужно помянуть, — я играю нечестно, давя на больное место в надежде уговорить поесть. Но это действует, он словно приходит в себя, с отвращением тушит сигарету, и покорно садится, осматривая накрытый стол.

— Ты тоже ешь, — это не просьба, приказ, а я уже рада хоть каким-то эмоциям с его стороны. Все что угодно, лишь бы не этот безжизненный взгляд. И я ем, хотя кусок в горло не лезет и вкуса еды совсем не чувствуется. Но я ем, потому что он тоже ест.

Когда мы закончили с едой и приняли душ по очереди, Яр молча взял меня за руку и потащил в спальню, лег на кровать и уложил меня на себя в одном влажном полотенце. Вдохнул запах моих мокрых волос и стал перебирать пряди, накручивая их на пальцы, продолжая смотреть в потолок, и о чем-то сосредоточено думать. Мне стало немного легче в его объятьях, я слушала размеренный, любимый и такой дорогой мне ритм сердца.

— Когда мне было лет пять, — неожиданно тихо начинает Яр, я поднимаю голову, чтобы посмотреть в его глаза, но он надавливает мне на затылок, вновь укладывая на себя, — умер мой отец. У нас была простая семья. Мама — учитель истории. Папа — простой строитель-крановщик. Я и брат Артем младше меня на два года, — имя брата он произносит с какой-то горечью. А я ничего не понимаю.

— Брат? А где твой брат? Почему его не было…

— Слушай внимательно, Златовласка, — прерывает он меня, продолжая хаотично гладить по спине и смотреть в одну точку на потолке. — Так вот, отец умер на работе. Резко поднялся сильный ветер. И старый кран, на котором он работал, упал. Мы тогда маленькие были и ничего не понимали. И мама нам сказала, что папа просто уехал в долгую командировку. Она сама, наверное, не верила в его смерть. Но в депрессию впадать ей было некогда. Нас надо было как-то растить и на ноги поднимать. Она отправила нас к бабке в деревню, а сама после школы брала подработки и репетиторство. Нет, нас она не бросила. Приезжала часто, подарки, одежду привозила, деньги. Пару дней с нами и назад в большой город. Я, конечно, по-детски на нее обижался, постоянно с ней просился, бабка у нас строгая была. Мать всегда обещала, что скоро обязательно нас заберет. Так и случилось, когда мне исполнилось семь, мать забрала меня, чтобы в школу я пошел в городе. А брата оставила. Он вроде не расстроился и говорил, что ему нравится у бабушки. Но обиду видно затаил. Детскую, глупую, но искреннюю, которая засела в его голову навсегда. А когда узнал, что мать живет в городе с другим мужиком, а отец не уехал в командировку, а умер, так вообще возненавидел мать. Нашлись в деревне «добрые» люди, которые все это ему поведали. И поэтому, когда мать приехала и его забирать, он устроил истерику, вцепился в бабкину юбку и сказал, что никуда не поедет. Бабка убедила мать, что ему с ней лучше, друзья у него появились, да и ей не одиноко, привыкла она к внуку. Мать, я помню, долго не могла с этим смириться. Плакала по ночам, ездила туда постоянно, уговаривала его. Но все бесполезно. Наши отношения с братом не испортились. Я любил Темку, а он меня. Все каникулы я проводил с ним в деревне.

Однажды он сказал, что не любит маму и только мы с бабушкой его семья. Я пытался его переубедить, но он уже тогда бы упрям и стоял на своем. — За все эти ужасные дни, я впервые услышала в его голосе нотки теплоты. Он действительно любил свою маленькую семью. Я слушала Ярослава с замиранием сердца. И не задавала вопросов. Хотя их было очень много. Но он впервые так открыто рассказывает мне о себе, что я боялась спугнуть момент.

— Так и жили. У матери действительно был мужчина. Но они не жили вместе. Встречались по выходным. Он предлагал ей выйти за него замуж, но она отказалась. Отца она любила всю жизнь. Я не осуждал ее. Трудно женщине быть совершенно одинокой без мужчины. Николай был старше ее на пятнадцать лет. Мужик был хороший. Часто приходил к нам на праздники и воскресные ужины. Я не помнил своего отца. А Николай мне нравился. Он многому меня научил. Давал то самое мужское воспитание, которого не могла дать мне мать. У него была небольшая коллекция старинного оружия: револьвер «Кольт», «Маузер», винтовка Мосина тысяча восемьсот девяносто седьмого года и так, по мелочи. Это было мое первое знакомство с оружием.

Помню, я приходил в восторг, когда он позволял мне рассматривать свою коллекцию. Нет, он пытался меня увлечь рыбалкой, футболом, записал в секцию борьбы к своему армейскому другу. Но тогда меня полностью поглотило изучение оружия и всего, что с ним связано. Николай это видел и, наверное, был рад тому, что я разделяю его интерес. Когда мне было лет тринадцать, он стал брать меня с собой на охоту. Позволял стрелять из сайги, учил правильно держать ружье. Но всегда говорил, что кто не боится оружия, не имеет право им владеть. Я гораздо позже понял его слова, а тогда мне по-мальчишески казалось, что ничего круче в мире нет. В шестнадцать лет я попал в секцию спортивной стрельбы: пулевая стрельба из пневматики, стендовая стрельба на открытых стрельбищах. Тогда я приобрел достаточно навыков и выиграл парочку городских соревнований. Мне все это наскучило. Но и плюсы тоже в этом были. Во всех тирах в парках я выигрывал все мягкие игрушки, дарил брату и девчонкам, которые визжали от восторга, видя, как я метко снимаю цели. Еще через год я заинтересовался снайпингом, где стреляли из снайперского оружия. Меня уже не устраивали спортивные пистолеты, хотелось чего то мощного и отточить меткость. Там все, конечно, было на уровень выше. И вновь победы, которые меня пьянили. Я стремился быть лучшим снайпером, и я им стал. Но сейчас понимаю, что это была моя фатальная ошибка. Уж лучше бы увлекся борьбой, а не занимался ей ради физической подготовки, — с горечью в голосе говорит он, и я прекрасно понимаю, к чему он ведет.

— Мой брат вернулся к нам, когда окончил школу. Приехал поступать в колледж. С матерью у них были натянутые отношения. Детская обида никуда не делась. Нет, он не грубил ей, но теплоты в их отношениях не было. Мать старалась, готовила его любимые блюда, пыталась поговорить, но в ответ получала лишь холодные фразы: «спасибо», «все хорошо». От меня он тоже отдалился. Мы выросли, и детские секреты и игры отошли на второй план. Я увлекался стрельбой и учебой, а он говорил, что у него другие цели, которыми он не спешил делиться. У него быстро образовалась своя компания и какие-то мутные дела, которые мне не нравились. Я, конечно, следил за ним как старший брат, пытался втянуть в свою компанию. Но… В общем, все было сложно. Сейчас я думаю, что он отдалился от меня из-за того, что я был в хороших отношениях с Николаем, а Темка на него смотрел волком, впрочем, как и на мать. В армию я ушел в двадцать один год, у меня была отсрочка из-за учебы. На проводах наказал брату заботиться о матери, поскольку она у нас одна, — мне так хочется узнать, где и на кого он учился, но я внимательно слушаю Ярослава. Это его правда, и я хочу ее узнать.