Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Извини, — я и впрямь был с ней груб. — Настроение сегодня ни к черту.
— Ты ведь только проснулся, — в голосе ее задребезжала грусть. — Одного моего звонка достаточно, чтобы испортить тебе весь день?
— Нет, я… Что с тобой вообще происходит?
— Ничего, — вздохнула Саша. — Происходящее в материальном мире не имеет значения. Все это просто цепь бессвязных событий.
— Хорошо, — сдался я. — Через два часа буду ждать тебя за нашим столиком.
— Только, — смутилась она. — У меня совсем нет денег. Ты не мог бы одолжить мне до следующей встречи?
— Просьба в долг подразумевает, что кто-то будет его возвращать.
— Деньги — это просто бумага. Нельзя относиться к ним так серьезно.
— Ладно, забудь. Через два часа в пивной, — и я повесил трубку.
Из дома я вышел в отвратительном настроении. На улице не было ни души, лишь вязкая серость пасмурных дней, которые дерзко врываются в майскую благодать, тревожат, нависая над городом черным знаменем, и громоздятся на сердце, как взгляд обезумевшей от горя вдовы посреди беззаботного празднования. Я сразу отправился в пивную, где еще долго сидел в одиночестве, ожидая Сашу.
Появилась она с опозданием, чему я нисколько не удивился. Зашла тихо, понурая и мрачная, с задумчивым, совершенно не свойственным ей взглядом. Без шума и оживления, спокойно прошла между столов и села напротив, сказав лишь тихо: «Привет». И смолкла, ожидая чего-то, словно умоляя меня спросить.
— У тебя все хорошо?
— Да, — отрешенно ответила Саша. — Мы должны отгораживаться от негативных мыслей, иначе… — она замолчала, не в силах больше нести эту чушь, и уже твердо, с холодом, продолжила. — Тебе незачем знать об этом.
— Иногда всем нам нужно выговориться, — в тот момент она показалась мне удивительно человечной. В первые я испытал к ней сочувствие.
— Только не мне.
— Как скажешь. Я не собираюсь допытываться.
— Почему?
— А какой в этом смысл?
— Ты прав. Смысла нет никакого, — и неожиданно спросила. — Ради чего ты живешь?
— Я и сам не знаю, — я отставил бокал в сторону. — Я стараюсь не задумываться о таких высоких материях, а просто жить. Если обо всем этом думать, можно свихнуться.
— Ну а каким ты видишь финал своей жизни?
— Смерть, — поэтому поводу у меня никогда не было сомнений.
— Это не угнетает тебя? — в ее глазах притаился ужас.
— Это напоминает мне о том, что любые проблемы по сравнению с ней — сущий пустяк.
— И все?
— А ты ждала чего-то большего?
— Мне этого недостаточно, — она судорожно теребила в руках зажигалку, прежде я не видел ее такой напуганной. — Раньше я всегда думала, что если верить в мечту, не привязываться к мирскому и сохранять позитивный настрой, то все будет хорошо. Но… — на секунду она осеклась, словно что-то внутри нее противилось тому, что ей предстояло произнести. — Но ведь все эти люди на Украине тоже так думали, а теперь с ними происходит все это, — казалось еще мгновенье, и она расплачется. — Это ведь может произойти и с нами. Но ведь так быть не должно! Я не хочу этого. Все должно было быть по-другому!
— Не должно, — оборвал ее я — Но так было всегда. И так будет еще не раз. Вот только мы почему-то решили, что мир изменится под нас. И хватит об этом, — этот разговор тоже давался мне с трудом, могло показаться, что я понимал и знал больше Саши, но на самом деле война стала неожиданностью и для меня. Может я и не подавал вида, но я, как и все, был растерян и мне казалось, что я ничего не знаю о мире, в котором живу.
Из пивной мы вышли глубокой ночью. Саша была все так же мрачна. Шла молча, потупив взгляд, совсем не заботясь о том, смотрю ли я на нее, и лишь по привычке натягивала улыбку. А я не спеша шел впереди, и вдруг мне почему-то стало так нестерпимо видеть все, что меня окружало, — дома, мрачную ночь. Я вдруг понял, что буквально в двухстах километрах от меня разразился настоящий ад на земле, в котором люди горели заживо и перемалывалась в фарш. Ад, в котором не было места мечтам и заумным теориям. Там было место только для первобытного желания выжить и для бесконечного насилия. В огне пылали места, в которых я бывал в детстве и воевали те, кто еще совсем недавно называл себя братьями. Многие испытали это чувство лишь в 22-ом. Москва и Киев еще находились в блаженном неведении. Еще горели озорные вывески баров и не смолкали пустые разговоры. Новый телефон и автомобиль в кредит еще были главной ценностью в жизни. Но все это был лишь самообман. Мы жили взаймы у будущего, а тем временем, в апреле 14-го была пройдена точка невозврата и подожжен костер войны, которому еще предстояло разрастись до настоящего пожарища. Мы еще пытались сделать вид, что все поправимо. Пытались не замечать того, что происходит. Но все мы жили на пороховой бочке и фитиль уже был подожжен. А если хорошенько оглянуться вокруг, то мы с ужасом обнаружим, что это далеко не последняя бочка, которой предстоит рвануть, затягивая все больше и больше людей в горнило войны.
— Почему ты никогда не приглашаешь меня к себе? — вдруг спросила Саша.
— О чем ты?
— Обычно парни весь вечер ищут повод заманить меня в свои квартирки, будто ночь со мной — это все, чего они в этой жизни хотели.
— Ты только не обижайся, но я не думаю, что ты сможешь дать мне то, чего я хочу.
— Что же это?
— Спокойствие.
— Почему ты так думаешь?
— Ты и сама все знаешь.
— Ты прав, — она притихла и добавила уже второпях. — Мне пора бежать. Рада была с тобой повидаться.
— Подожди, — остановил я ее, — Может, поднимемся и выпьем кофе?
— Я уже думала, ты не предложишь.
Я видел, что ей было страшно. И мне не хотелось, чтобы кто-то оставался один, будучи в таком состоянии. Поднявшись домой, я сварил нам кофе. Саша сидела на подоконнике, поджав ноги, и смотрела в окно нежным, чуть грустным взглядом. Маленькие плечи ее беспомощно обмякли, а рыжие волосы стекали вниз, отражая желтый электрический свет. Она повернулась ко мне и тихо сказала:
— Слышишь? — над крышами растянулся рев реактивного двигателя. — Это пассажирский?
— Похоже на истребитель, — отозвался я тихо.
— Сегодня чудесная ночь, не правда ли? — вдохновенно произнесла она. — Давно не обращала
