— Буду иметь в виду, — пробормотал я и отправился в душевую.

— А что именно тебе снилось? — пошла следом девчонка.

Рассказывать о своих снах не хотелось, однако отвечать «отвали» не давала благодарность — когда тебя выдергивают из когтей кошмара, ты как минимум будешь вежлив с этим человеком. Поэтому решаю ответить цитатой из знаменитого фильма:

— Я не запоминаю снов. Люди, пересказывающие сны, всех утомляют.

— … но этот сон меня преследует, — медленно продолжила девушка. — Сам не знаю почему, он меня пугает. Чувство фатальности не покидает меня. Что бы я воспрянул духом — понадобилось то, что я называю чудом…

Я остановился. Развернулся.

Смотрим друг на друга, молчим. И я понимаю, что девчонка, похоже, с Земли. Или с одной из вариаций Земли — не знаю, сколько здесь существует отражений одного и того же мира. И существуют ли.

— Давай-ка обойдемся без всяческих вопросов, — предлагаю я. — Это не та тема, которую я хотел бы обсуждать. И ни с кем не говори по поводу своих наблюдений и мыслей относительно меня и этой фразы. Это уже приказ.

— Хорошо, — покладисто сказала девушка. — Но если захочешь с кем-то поговорить…

— Ага. Сразу скажу.

Девушка понятливо кивнула и пошла в свою комнату.

— Еще раз спасибо, — произнес я вдогонку. — Если… В общем, это точно не последний мой кошмар. Я буду благодарен, если ты меня разбудишь, когда я снова начну кричать.

— Можешь рассчитывать на меня, — тепло улыбнулась девчонка.

Нет, не девчонка. Прекращай эту хрень, Кабал. Иначе не успеешь сказать «что происходит», как окажешься в ее цепких лапах, когтях, щупальцах, или что там у нее. Даже если она вдруг говорит правду, и ты призвал ее через пару часов после смерти, или сколько она там говорила, то откуда сила и способность сутками держать иллюзию? И как ты можешь быть уверен в том, что тот мир не повлиял на девчонку, и у нее не проснется тяга к сырому мясу?

Вымылся, позавтракал бутербродами, которые на скорую руку смастерила девчонка, и вышел на свежий воздух.

Встал на крыльце, обвел двор взглядом и понял, что он ничуть не напоминает мне двор из моего деревенского детства. И не потому, что здесь — магическое средневековье, а там — начало нулевых. Причина была более тонкой: при взгляде на окружающий двор во мне всего лишь не просыпались чувства досады и безнадежности, чувства, что ничего никогда не изменится. Что двор этот обладает незыблемостью железобетона, и я прикован к нему толстенной цепью. Что я закончу учебу в школе, живя в этом доме, тут же постарею и когда-нибудь умру.

Отец желал делать всё с размахом. Для кроличьей клетки заказал грузовичок с досками, нашел где-то схему и клетку выстроил огромную, с восемью гнездами, с отсеком для молодняка и с удобными кормушками. Купил нам, молодым подросткам, скутер. Новые ворота для ограды получились большими, крепкими — даже тараном не сразу возьмешь. Машина (первая машина родителей) — белая тойота, в которой приятно пахло нагретой кожей. Когда отец намывал машину, она сверкала в солнечных лучах так, что было больно смотреть.

Только что-то обязательно шло не так. Ворота не запирались — отец слегка не рассчитал, и створки либо слегка покосили столбы, либо оказались на полсантиметра длиннее, чем нужно, и упирались друг в друга. Мы закрывали их не на засов, а набрасывали на выступающие сверху доски железное кольцо.

Несмотря на своевременную кормежку, кролики умудрялись сбегать из клетки, прогрызая выход наружу или открывая надежные с виду дверцы, а пёс потом притаскивал задушенные тушки с переломанными ребрами, клал передо мной и садился рядом с довольной мордой, будто спрашивая: «Я молодец? Я хороший мальчик?».

Машина, которую купил отец, осталась в кювете, когда папа спьяну перевернулся на ней. Крыша сплющилась всмятку, как и гордость нас, ребятишек, за купившего первую бибику отца, а на лице бати появились две ссадины. Или синяк, точно не помню.

Скутер сломался. Не помню, что именно в нем навернулось, но в нашей деревне не нашлось человека, который мог починить эту технику. Отец, видимо, подумал, что мы плевали на его подарок. Второго шанса на собственные покатушки нам никто не дал — скутер отправился в соседнюю деревню за треть цены от покупки.

Всё, что попадало к нам в ограду с прицелом «на будущее»: доски для новых сходен, свернутая в рулон сетка-рабица для куриной ограды — ржавело и гнило, в ожидании своего часа и новой (и новой, и новой) межвахты отца. Куры дохли в курятнике, потому что не могли обогревать друг друга в минус сорок — мы находили новые и новые тушки в навозе под насестом, либо — застывшие прямо на досках насеста. Родители не подумали, что в минус сорок пять куры окажутся неспособны обогреть себя сами. Спешно купленная инфракрасная лампа не вывозила, а привезти из города в деревню обогреватель — целая эпопея, которой не занималась ни мать, ни отец.

Когда я стал постарше, уже перестал верить в лучшее. Понял, что у нас не будет ни машины, ни кроликов, ни нормальных ворот — все придет в упадок, заржавеет и сгниет, как поставленная в гараж «до ремонта» машина. Интересно, что на фоне общей неизменности усадьбы отец продолжал вещать о том, что не надо столько времени проводить за книгами, что нужно гулять с друзьями, заниматься спортом и прочими важными, по его мнению, вещами. У отца не получилось стать таким человеком, как он хотел, и он пытался создать что-то достойное из нас. Только вот его потуги не уходили дальше моральных бесед, заезженных, надоевших и затертых, будто кассета магнитофона.

Я не говорю, что отец был плохим. Мы выросли благодаря тому, что он работал и обеспечивал нашу семью, но… Но что-то в нашей семье явно пошло не туда, очень сильно не туда. Это сквозило в пристрастии отца к алкоголю, в пристрастии отца к наркотикам, в ругани между родителями и в том, что мы, дети, боялись батю и старались пропадать на прогулках и в гостях, чтобы как можно меньше контактировать с ним. Отец вечно был недоволен, и никто не знал, за что можно в очередной раз получить лекцию или по шее — за неправильно поставленный велосипед «Урал», который бросился под ноги отцу, за то, что играешь в приставку, криво сидя перед телевизором,