Остальные — Лучо, Асьер и я — были тверды, как камень, как лед, как дуб.

Мы послушно стояли возле могилы, несмотря на колючий снег.

Прилетел черный ворон, зловещая птица, и уселся мне на плечо. Нет, не ворон. Это была всего лишь мысль:

«Я покончу с этим. Я, внук своего деда, заключу договор с богом, который меня слушает; я покончу с этим, и никто здесь больше не умрет».

Прошло совсем немного времени, и кладбищенские статуи чуть от смеха не лопнули, вспоминая тот день.

8 июля 1992 года, среда

Их утренний распорядок не слишком изменился с того дня, как они вернулись из Сандаили. Около шести Аннабель включала шахтерский фонарь, вылезала из мешка и рисовала, лежа на кровати. Просыпался Унаи, подсаживался к ней поближе, и они продолжали свои тихие разговоры, с каждым разом все более откровенные.

И все-таки в привычках Аннабель что-то действительно изменилось. Точнее, к ним добавилось нечто новое.

Прежде чем занималась заря и небо светлело, она заканчивала сеанс рисования при свете фонаря, надевала горные ботинки и отправлялась на прогулку по близлежащей секвойной роще.

Шла она не одна. Последние несколько дней ее сопровождал Лучо. Около семи утра оба выходили на цыпочках, переговариваясь шепотом, и покидали дом, чтобы углубиться в сумеречную и все еще спящую Кантабрию.

Лучо был одним из последних проектов Аннабель. Однажды вечером девушка долго и пристально смотрела, как он приканчивает целую тарелку бекона.

— Что? — спросил Лучо с полным ртом, почувствовав, что за ним наблюдают.

— Ты — то, что ешь, — сказала она уверенным тоном. — Ты ешь жир; значит, ты — жир. И люди видят жир. Пойдем завтра со мной, прогуляемся по горам. За пару месяцев я тебя переделаю.

На протяжении многих лет Лучо сохранил эту привычку — уходить рано утром в горы. А заодно увлекся скалолазанием: это началось с тех пор, как он увидел двоих альпинистов на стене Сандаили, и Аннабель рассказала ему о школах скалолазания и скалодромах — к тому времени они вошли в моду в других уголках Европы, и она уже успела их посетить. Аннабель рассказывала ему о роликах, карабинах и кошках; они занимались боулдерингом[34] и взбирались на близлежащие скалы, которые казались ей наиболее безопасными, или, как два паука, карабкались на полтора метра вверх по четырем наружным стенам дворца графа Сан-Диего, чтобы укреплять фаланги пальцев.

Новоявленный союз между Аннабель и Лучо принес с собой и новые трения. С Унаи Лучо общался теперь гораздо более язвительно, чем обычно, — возможно, потому что не выносил утренние откровения, которым Аннабель и его друг детства предавались каждое утро. Его бесила эта болтовня вполголоса, смех и все возрастающее доверие.

Однажды утром, листая газету, в одном из заголовков Лучо нашел идеальный повод позубоскалить и поиздеваться:

— Унаи, тебе не кажется, что этот кальмар — вылитый ты? — принялся острить Лучо за завтраком.

За столом были все — Сауль, Ребекка, Аннабель и четверо виторианцев. Поначалу шутку никто не понял.

— Что ты имеешь в виду?

— Ха, чувак! Посмотри на эти щупальца. В два раза длиннее тела. Точно как у тебя. Какая у тебя длина рук?

— Больше, чем твои нейроны, это же ясно.

— Не сердись, Кракен.

— Я не Кракен, — раздраженно возразил Унаи. — Не трогай меня, достал уже.

— Кракен на нас разозлился… — хихикнул Лучо.

Свою шутку он повторил на следующее утро, а потом еще через день.

Как-то среди недели Унаи вышел из душа и не обнаружил свое полотенце. Кто-то решил над ним пошутить — Лучо, Асьер? — и полотенце исчезло бесследно. Пришлось голым и мокрым подойти к умывальнику, снять крошечное полотенце для вытирания рук и обмотать вокруг талии.

Он спустился вниз по лестнице, мечтая никого не встретить. День обещал выдаться жарким: не наступило и половины девятого, а уже чувствовался зной. Спальня была пуста, все спустились завтракать.

Он развязал полотенце и собирался начать одеваться, как вдруг за спиной у него послышался тихий, мелодичный голос Аннабель Ли.

— Где Лучо? — спросил Унаи.

— Завтракает. Ты злишься на него из-за прозвища?

— Нет, — солгал он.

— А мне нравится Кракен. С прозвищем тебе повезло больше, чем мне.

— Сомневаюсь.

— Серьезно. Ты кое-что обо мне не знаешь: имя Аннабель Ли я выбрала потому, что мне не нравилось прозвище, которое мне дали в байкерской тусовке моей матери, — сказала Аннабель, по-прежнему стоя у него за спиной.

Он повернулся и сел на кровать, держа в руке джинсы и футболку, которую собирался надеть.

— И что это было за прозвище?

— Сорняк. Меня терпеть не могут девушки, даже взрослые женщины, я не в силах помешать их мужчинам провожать меня взглядом, матери моих подруг не любят, когда я прихожу к ним на день рождения, а парни… как только я появляюсь, собирается ураган и начинается буря. Ничего не могу с этим поделать. И не хочу ничего с этим делать. Короче, я тебя предупредила. Даже мамины бойфренды на меня западали, мама очень из-за этого страдала. Иногда она находила мне оправдание, иногда — и это было ужасно больно — обвиняла меня в том, что я их притягиваю. Я, равнодушная ко всем парням в мире, кроме тебя. Я, которая мысленно всегда была верна только тебе. Я жду тебя с четырех лет.

А Унаи стоял перед ней, прикрываясь полотенцем для рук, слишком для этого коротким.

Он ничего не ответил, схватил одежду и убежал из этой раскаленной печки, как демон-дезертир.

* * *

Через несколько часов Хота, Аннабель и Ребекка, изрядно подуставшие и с расцарапанными руками, наконец-то достроили кровлю сказочной хижины железного века. Ребекка в тот день была напряжена и молчалива, Хота сразу это заметил. Есть люди, чуткие к другим людям. А есть равнодушные, как Аннабель, которая бо́льшую часть времени даже не замечала присутствия девочки.

Ребекка улучила момент, когда Хота пошел налить воду во фляжку, осталась с Аннабель внутри хижины один на один и попыталась с ней поговорить.

Девочка знала, что Хота и Аннабель что-то видели в Сандаили. Когда спустились из пещеры, чтобы немного побыть наедине, они наткнулись на нее и Сауля, которые как раз возвращались назад. Ребекка подумала, что это хороший предлог. С колотящимся сердцем, стыдясь и запинаясь, она заговорила шепотом.