— Хорошо, ее дочь, — поправился он. — Я лишь хотел сказать, что если отец ее дочери — наш серийный убийца…

— Я отец ее дочери, — перебил я Медину. Я произнес это вслух, и ответ прозвучал как удар хлыста — четкий и громкий, в нем слышались ярость и решимость. — Я отец, — подтвердил я.

И на ходу сочинил благочестивую ложь, чтобы защитить их обеих. Написал на мобильном и повернул экран так, чтобы он оказался прямо перед изумленной физиономией Медины.

«Заместитель комиссара находилась в процессе развода с мужем, несмотря на то, что юридические процедуры еще не начались. У нас с ней были отношения, и ребенок мой. Мы держали это в секрете, так сложились обстоятельства. Заместитель комиссара собиралась в ближайшее время поставить вас в известность. Я знаю, что вы ее поймете, хотя это непросто. Прошу вас не распространять эту новость до тех пор, пока заместитель комиссара не будет в состоянии поговорить с вами лично; но, разумеется, вы можете и должны пресечь все намеки на то, что отец нашей с ней дочери — Нанчо».

Я не хотел, чтобы Альба страдала от позорного клейма — родить ребенка от серийного убийцы. Я лгал ради нее самой и ради девочки: было бы несправедливо взвалить на малышку такой груз.

Предстояло выяснить, позволит ли мне Альба остаться в ее жизни и в жизни ее дочери, уточнить свою роль в этой трагикомедии. Возможно, я с самого начала вел себя неправильно. Но теперь мне предстояло защитить обеих от памяти, которую Нанчо оставил по себе в Витории. Это был единственный способ развеять досужие слухи.

Какая ирония! Только теперь я понимаю, что в тот момент подписывал свой смертный приговор…

8 декабря 2016 года, четверг

Был выходной, но, несмотря на раннее утро, когда пациентов будят, чтобы взять у них первые анализы мочи и крови, я уже был в больнице Чагорричу. Мать Альбы спала на зеленом кожаном диване; эта женщина и во сне выглядела элегантно. Даже на больничном диване она сохраняла свою стать.

Я осторожно разбудил ее, стараясь, чтобы Альба не проснулась. По моему умоляющему взгляду Ньевес поняла мои намерения и оставила меня с дочерью наедине, в неудобном кресле, которое я придвинул к кровати.

Я не спешил будить Альбу — был слишком растерян, глядя на ее чуть выпирающий живот, укрытый одеялом. Хотел протянуть руку и сказать ему: «Не тревожься, малышка, папа рядом, он не даст тебя в обиду», — но не решился.

Похоже, эта необыкновенная девочка умела читать мои мысли и разбудила мать, потому что в этот момент Альба открыла глаза. Медленно, словно возвращаясь из небытия.

— Доброе утро, Альба. Как себя чувствуешь? — Признаюсь, эту фразу я долго репетировал.

— Шесть слов. Ты сказал шесть слов. — Она улыбнулась, несмотря на усталость, написанную на лице, и мешки под глазами.

— Дай мне еще месяц, и я… произнесу целую речь.

Альба засмеялась, но я не хотел, чтобы она смеялась. К этому я пока не был готов. Теперь предстояло самое трудное. Я хотел поговорить с ней устно, без блокнота. Всю ночь я готовил нужные фразы. Короткие, емкие, самые важные, которые остаются в памяти до глубокой старости.

— Комиссар знает, — сообщил я.

— Что знает?

— Он приходил вчера вечером.

— И что он знает? — настаивала она.

— Что вы с Нанчо уже практически разошлись, и мы с тобой были вместе.

Альба задумалась. Фраза получилась не очень, я и сам это понимал, но на большее я пока был не способен.

— Зачем? Зачем ты ему сказал?

— Я сказал, что ребенок мой, что у меня нет никаких сомнений.

Альба посмотрела на свой живот, словно разговаривала не со мной, а с девочкой, а меня исключили из этого телепатического диалога.

— Ты сделал это для нее, — сказала она наконец.

— На работе сомневаются, Альба. Никто не должен думать, что…

— Что это дочь Нанчо.

— Это очень тяжелое бремя, ребенок такого не заслуживает.

— Надо же, ты ее защищаешь… Не знаешь, твоя ли она дочь, и все равно защищаешь…

— Позволь мне это сделать. Ты и я… Ты сама должна решить, существуем ли мы вместе — ты и я. И позволь мне взять на себя остальное.

— Итак, мы всем расскажем, что я уже рассталась с Нанчо, что мы с тобой в августе были вместе и ребенок может быть только от тебя.

— Да, и это будет единственная версия. Всегда. Без колебаний. — Я повторял эти слова как мантру. Мы должны держаться за эту версию вместе всю жизнь. Две жизни. Ее и мою.

— А что, если девочка похожа на Нанчо?

— Пусть. Он был славным парнем, когда не убивал, — вырвалось у меня.

Альба посмотрела на меня так, словно собиралась вонзить в меня иголку, соединенную с капельницей. А потом рассмеялась. Рассмеялась от души.

— Ты прав, он действительно был славным парнем. Особенно после всего того, что сделал.

Я тоже засмеялся, но мысленно попросил у Мартины прощения за это кощунство. И все же мы обязаны были посмеяться над этим, смириться с ситуацией, быть сильнее обстоятельств, которые вот-вот должны были на нас обрушиться.

Хотя эфемерного единодушия было недостаточно. Я потянулся к Альбе, словно желая придать ей силы, но она убрала руку.

— Унаи, что касается нас с тобой… Я пока не могу дать тебе ответ. Сейчас для меня важнее другое. Я должна набраться сил к тому времени, когда попрошу выписку и вернусь к работе. Хочу самостоятельно справиться с тем, что ждет меня в участке. А потом я приму решение про нас с тобой, хорошо?

«Что ж, звучит оптимистично», — подумал я.

— Конечно. Можно я зайду к тебе днем? — спросил я перед уходом.

— Ты можешь видеть свою дочь в любое время, Унаи. Приходи, когда захочешь.

Одной этой фразы было достаточно, чтобы во вселенной стало светлее.

Я вышел в коридор и увидел Ньевес, которая ждала меня, прислонившись к стене.

— Идем, Унаи. Я провожу тебя до дверей.

— Конечно, — ответил я.

Какой-то пациент в металлических ходунках на колесиках искоса поглядывал на нас. Непонятно, кого из нас двоих он узнал — Кракена или бывшую актрису.

Ньевес делала вид, что ничего не замечает, я ей подыгрывал.

Мы шагали вдвоем, обходя больных и санитаров в белых бахилах, до самых входных дверей. Вышли на улицу и пересекли парковку. Мимо проезжали машины; их водители, защищенные кабиной от промозглого утреннего холода, сосредоточенно размышляли о делах, которые сулил предстоящий рабочий день.

Я наблюдал за ними без зависти: скоро я тоже стану одним из них.

— Я восхищаюсь ею, — не удержалась Ньевес.