вас не ждали! — Дима открыл дверь и встал на пороге, скрестив руки на груди. — Мы тут немного заняты, — он успел надеть брюки и рубашку, но по физиологическим причинам не заправил ее в брюки, а наоборот, прикрыл ею бедра.

— Это ты мне так намекаешь, что у соседей гости уже ушли и мне тоже пора? — прищурилась Соломоновна. — Так я имела в крупном плане и тебя, и твои намеки, босяк.

— Не понял: это что за наезд в моем доме? — Дима шагнул в прихожую. — Вы ищете проблемы?

— Проблема здесь только у одного человека: твоей жены. Она шлет лучи добра поцу, которому нужно слать утюг в голову. Значит так, шкильда, сейчас берешь вещи и едешь ко мне.

— А вы не много на себя берете? — Дима подошёл вплотную к ней.

Соломоновна была ниже Димы, но на голову выше меня. В этот момент она словно выросла в два раза. Распрямила плечи, грудь выпятила вперед и гневно сверкнула глазами.

— А шо тебя так удивило, шо ты кинул брови на лоб? — она пошла прямо на него.

В ней было столько мощи и решимости, что Дима невольно сделал два шага назад.

— Здесь я решаю кто, когда и куда поедет, — он сделал еще шаг назад и уперся спиной в дверь.

— Слышь ты, шлимазл, то есть, неудачник, я таких, как ты, давила, когда ты еще подсыхал на трусах у своего папы! — Соломоновна поперла на него и остановилась в полушаге.

Их разделяла только ее грудь. Дима оторопел от неожиданности и спрятал руки за спину, чтобы случайно не прикоснуться к бюсту Соломоновны.

— Слушайте, вы это, не быкуйте! — неуверенно сказал он. — Я ж вообще-то женщин не трогаю.

— Я тоже, — Соломоновна грозно нахмурилась. — Потому ты еще пока живой и даже без обрезания гуляешь по буфету. Так что лучше не заставляй меня объяснить тебе, как пройти в больницу.

— В смысле? Вы чё? Вы мне угрожаете? — Дима аж охрип на нервной почве.

— Нет, это так сложно объяснить, шо мне проще тебе дать по башке и вызвать скорую. Это я за то поясняю, шоб ты не имел вопросов до Нади, почему я хочу ее забрать к себе.

— Вы никуда никого не заберёте! — заорал Дима. — Я не разрешаю!

Лишенный возможности маневра из-за груди Соломоновны, которая прижала его к стене, он решил взять ее голосом. Но на Виолу его крик не произвел ни малейшего впечатления.

— Ой, не тошни мне на нервы, шлимазл, — скривилась она. — Он решил! У меня была собака. Она бегала за машинами и лаяла. Но это не значит, что она эти самые машины догоняла и садилась за руль. Точно так же с твоими решениями. Шкильда, то есть, Надя, жить с тобой не может! Потому что ты бандит!

— Ни фига! — заорал Дима. — У нас были непонятки. Мы все разрулили. И как раз сейчас эту тему порешали. Просто Надюша сейчас уйдет с работы и все будет хорошо.

— Да? А то, что ты на нее лапы свои поднял, шоб они у тебя поотсыхали, это тоже порешали?

— Ну не прав я был. Не прав! — Дима приложил обе руки к груди. — Но я ж извинился! И потом она же тоже косякнула. Вот так дом кинуть и уйти непонятно куда, это нормально?

— Не делай мне беременную голову! Ты себе имеешь удовольствие, всё время уезжаешь. Тебе вообще интересно, что с женой и ребёнком? Они у тебя, как собака, валяются в кустах!

— Почему в кустах? Почему? Я пашу, чтобы у них все было! Чтобы на лечение Сереги хватило. Вы же знаете, куда мы его возили и сколько бабла я ввалил! А она мне изменяет!

— Ой, меня сейчас разорвет от такого резонанса! — Соломоновна воздела руки вверх. — Ты шо глазами простыл? Или себя в зеркале не видел, шо ли? Если говорить за тебя, то сходить до другого мущинки — это не измена, это подвиг! Так что не втирай мне эти халоймес! То есть, чепуху. Я бы на ее месте уже переимела удовольствие со всеми. У меня бы назло тебе, был одесский трамвай: это когда все входят, но никто не выходит. Но Надя же мишиганэ. То есть, ненормальная. Она тебе таки не изменяла. Поэтому она будет жить со мной. И если ты имеешь шо сказать, так пойди на Дерибасовскую, найди там пятый дом, поднимись на третий этаж и спроси Хаима. Он тебе продаст петуха. И вот этому петуху крути бэйсес, то есть, то, из чего делают яичницу. А мне крутить не надо! Я забираю твою жену к себе вместе с дитёнком и буду их облизывать, как пионэрка «Чупа-чупс».

Дима побагровел, вздохнул и вытянул руки, случайно коснувшись груди Виолы. Она звонко хлопнула его по руке и крикнула:

— Держи туловище до себе поближе! Иначе я тебе сейчас сделаю два обрезания по цене одного!

Дима растеряно заморгал и забормотал:

— Да я не того-этого. Вы просто это… много тела у вас, Виола, в натуре. Сорян! Я ж не хотел вас лап… типа трогать! И вообще у нас с Надюхой теперь все ровно. Принцесса, ну скажи ей! Чё ты молчишь? — он умоляюще взглянул на меня.

Дима мог бы отодвинуть Виолу одной левой. Если бы захотел. Если бы разозлился. Но Дима сейчас пытался все вернуть. И не хотел это испортить. Они с Виолой всегда друг друга недолюбливали. Но Дима знал, что для меня Соломоновна — самый близкий и родной человек. Поэтому сейчас он пытался избежать скандала.

— Виолочка, я сейчас быстро оденусь и по дороге поговорим. Пойдем со мной! Пожалуйста! — я наскоро оделась и буквально вытащила ее из квартиры.

Но на пороге она обернулась, грозно сверкнула глазами и угрожающе прорычала:

— Я тебя никогда не имела за нормального, потому что ты босяк, как вся твоя шобла. Так я тебе имею сказать пару слов, как босяку. А ты эти слова лови ушами. Если ты еще раз поднимешь на нее руку или имеешь сказать то, шо ее сильно огорчит, так я тебе испорчу весь праздник жизни навсегда! У тебя будут фингалы на морде, а в душе вечная осень. Ты у меня выпадешь в осадок, где ты есть. По твоей улице никогда не прогуляется нахэс, то есть счастье. А с гешефтом, то есть, с заработком, ты можешь попрощаться навсегда!

По дороге в галерею я сделала большой крюк и отвезла Соломоновну в ателье. Всю дорогу она меня уговаривала немедленно переехать к ней.