— Да что с тобой? — я отодвинула чашку с чаем. — Виолетта очень любит тебя. Она хорошая.

— Это да. Но она все время кричит.

— На тебя?

— Нет, она просто так разговаривает. И все время меня кормит. Я не могу столько есть. А она не слушает.

Я рассмеялась и обняла его.

— Лучше я один. Правда. Мне нужно уроки доделать и рисовать. Как Платон, — он упрямо сжал губы и выдвинул подбородок вперед.

Как хорошо мне знакомо это выражение лица! Точно такое же у Димы.

— Почему, как Платон, милый?

— Видела, какой он крутой художник? — глаза Сережи загорелись от восторга. — А знаешь, почему?

— Потому что он много лет учился.

— Ну это тоже. Но он живет один и все время рисует. Я тоже должен все время рисовать. Он мне объяснил как, и я сейчас хочу переделать все свои рисунки.

А вот это новость. Дима не выносит одиночества. Он все время или на работе, или со своими пацанами. Я одинока по необходимости. Потому что никого не хочу пускать в свою жизнь. Но это добровольное затворничество, это другое. Я всегда думала, что Сережа замкнутый из-за болезни. А сейчас оказалось, что это сознательный выбор. Он хочет быть одиноким.

— Ну я же волнуюсь, как ты здесь один вечером.

— Мам, я уже не маленький, — серьёзно сказал он. — А ты со мной, как с мелким.

Я растерялась и хотела было возразить. Но он продолжил:

— Второй десяток разменял все-таки.

— Что? — не поверила я своим ушам и закусила губу, чтобы не рассмеяться.

Откуда он это взял? Может, по телевизору услышал? Второй десяток разменял. Да еще и таким взрослым и солидным тоном.

— Ну да, — подтвердил Сережа. — Мне же одиннадцать. Значит, пошел на второй десяток. Так что ты не волнуйся. Поезжай. И его с собой забери.

— Кого его? — не поняла я.

— Папу. Без него мне лучше.

— Сыночек, послушай, я понимаю. Ты сейчас злишься, но…

— Мам, извини, мне нужно уроки делать, — он встал, опираясь на стол, и вышел из кухни.

А я так и осталась сидеть с открытым ртом. Со мной разговаривал не ребёнок, а взрослый мужичок. Он даже не хотел развивать тему. Он просто оборвал беседу и вышел.

«И его забери с собой». Не папу, а его. Безлично, равнодушно. И папой назвал только для того, чтобы я поняла, о ком речь идет. Господи, дай мне силы!

Я вымыла посуду. Достала из холодильника курицу, которая уже два дня мариновалась в специях в пакете. Быстро обжарила курицу целиком на сковороде, чтобы была красивая и румяная корочка. Положила курицу в глубокий противень, вокруг разбросала целые маленькие картофелины. Налила в противень полстакана разведенного в кипятке порошкового куриного бульона, и отправила все это в духовку, чтобы на завтра был обед. Повесила стирку, погладила Диме парадно-выходную рубашку для ужина с новым партнером и пошла одеваться.

Дима просил выглядеть красотулькой. В его понимании это всегда юбка или платье. И покороче. Я надела белое платье длиной до середины бедра, которое фасоном точь-в-точь напоминало мужскую рубашку. Поверх платья — черный жилет до талии. Натянула светло-бежевые блестящие колготки с лайкрой. Сапоги выбрала черные и высокие, слегка не доходящие до колена. Вроде и нарядно, но не пафосно. Для делового ужина самое то. Наверх накину длинное пальто. Волосы распустила и уложила феном.

Дима приехал ровно в восемь. Зашел в спальню, увидел меня и восхищенно выдохнул:

— Принцесса! Ты… ты… — он бросился ко мне и сгреб в объятия.

— Дима, да перестань! — разозлилась я. — Сейчас помнешь меня всю. Я не буду гладить одежду заново. Пойдёшь один. Серьёзно говорю! Без шуток!

— Это не мой косяк, — прошептал он и впился поцелуем в мои губы. — С утра ты продинамила меня, а теперь так завела. На фиг ресторан! — он опрокинул меня на кровать.

— Сережа не спит! Успокойся! — я замолотила кулаками по его спине.

— Сорян, не подумал, — Дима скатился с меня, лег на спину и шумно выдохнул. — Принцесса, — заговорщицки прошептал он, — а пойдём вместе в ванную. Запремся и по быренькому. А то сейчас тресну!

— Не по-быренькому и никак, — строго сказала я, встала и оправила платье. — Одевайся! Иначе серьезно говорю: никуда не пойду. Сам же просил к восьми быть красотулькой. А то скажешь потом, что проблемы с партнером из-за меня. Нет, спасибо!

— Ну все-все, не кипешуй! — Дима встал. — Сейчас метнусь в душ, влечу в шмот и поедем, — он прошел мимо меня в ванную, но по дороге ущипнул меня за попу.

— Дима! — зашипела я.

— Ух ты! Ух, какая зажигалочка! — прошептал он, еще раз поцеловал меня и побежал в душ.

Что это с ним? Адели так плохо, что она отлучила его от королевского тела? Да, скорее всего. Судя по тому, как она выглядела в тот вечер на выставке и после, у нее начался сильный токсикоз. Тут уже не до любовников. Тут бы выжить с трудом, когда тошнит даже в мозгах и жить не хочется от слова «совсем».

Ресторан был очень дорогой. Метрдотель отвел нас с Димой к столику. Я увидела партнёра Димы и у меня потемнело в глазах.

Из-за столика, широко улыбаясь, встал Мамикон. Дима тоже растерялся, но быстро взял себя в руки и бросил гневный взгляд на своего юриста Гольдмана, который с невозмутимым видом изучал меню.

— Наденька, вы, как всегда очаровательны! — Мамикон поцеловал мне руку. — А одеты как красиво! Вкус у женщины самое важное. Это я вам как армянин говорю. Когда бог раздавал хороший вкус, армяне первые в очереди стояли уже сразу в «Версаче». Я всегда говорил, что ваша эта Москва маленький аул, все приличные люди друг друга знают, — он пожал руку Диме. — Кто бы мне сказал, что мой новый партнер — муж моей же помощницы, не поверил бы!

Дима побледнел и сжал зубы. Но выдавил из себя вежливую улыбку и сел рядом с Гольдманом.

— Я на одну минутку отлучусь, извините меня, дорогие! — Мамикон вышел из зала.

— Ты че совсем берега попутал? — Дима схватил Гольдмана за галстук и притянул к себе. — Ты кого мне привел? Я этого чурку знаю.

— Тогда сам ищи себе партнера, который бы вложил такие бабки. У денег нет национальности. И галстук отпусти, он, знаешь, сколько стоит? Мне в нем до смерти ходить, — прошипел Гольдман и с невиданной для мелкого и худенького мужичка силой дёрнул галстук, высвобождая его.

— Надюха, ты об этом знала? — прошипел Дима.

— С ума сошел? — возмутилась я. — Ты меня никогда