с этим черным клеймом: никому не нужное маленькое существо от ущербной, которая не смогла даже мужика найти. И что бы потом не случилось, сразу говорят: «А что вы хотели? Он же безотцовщина!»

— Ой, вэй! Рыба моя золотая! Шо тебя понесло в достоевщину? Я как-то не думала за проблему конца слов. Мне и других проблем с разными концами хватает! Выкинь это всё из головы! Я таки знала, шо ты умная. Но не делай себе беременную голову. По умным чаще читают кадиш, то есть, поминальную молитву.

— Не могу я выкинуть это из головы, Соломоновна. Потому что не понимаю: за что презирать женщин, которым не повезло с мужчинами? Опять получается, что мужчина вроде бы и не при чем. А виновата, как всегда у нас, женщина. Дима потом успокоился. И я так благодарна ему была за то, что он мне вернул Сереженьку, что готова была все стерпеть. Тем более, что Дима извинился потом. Сказал, что у самого крыша поехала от горя. А я что могла возразить, если это горе из-за меня приключилось? Другой бы на его месте никогда не простил. А он меня любил, Виолочка. Можешь не верить, хмыкать и говорить, что я шлимазл и дура. Знаю, что он меня любил очень сильно. Потому и вернулся.

— От кого вернулся? — вкрадчиво спросила Виола.

— Не знаю. Я тогда об этом не думала. Не до того было. Мы сразу начали Сереженьку активно лечить и в Москву перебираться. Как закрутилось все! Как завертелось! Но мне Адель намекнула, что у Димы в Загоринске кто-то есть. И что он туда мотается. Я сначала не сообразила. Ну столько лет прошло. А потом начала думать: куда он тогда мог Сереженьку отвезти? Отца у Димы нет и никогда не было. Мама умерла. Бабушка тоже. Мы в ее старом доме и жили. Не к пацанам же! Значит, была у него какая-то девка.

— А сейчас? Он ведь в Загоринск продолжает ездить?

— Не знаю. Смешно, но об этом мне рассказала его любовница. А как я проверю? Ну поеду я туда. Никого там у меня нет. Мать давно чужой человек. Мы с ней много лет не разговариваем. У нас с ней и до похищения Сережи было не очень. У нее отчим всегда прав, а мое мнение ее никогда не волновало. Когда я сына искала, то сразу к ней прибежала. А она меня во всем обвинила. Мол, никчемная я и не умею мужика удержать. Подруг у меня нет. Одна-единственная подруга Катька со мной поссорилась еще в выпускном классе. Ну мы потом помирились, правда. На свадьбу я ее пригласила. И когда с Серёжей беда случилась, она прибежала. Пыталась помочь, чем могла. Плакали мы с ней вместе. Но прежней близости уже не было. Да и выросли мы. У каждой свои проблемы. Я потом в Москву переехала и связь оборвалась. Даже не звонила ей. Она мне тоже. И что мне в Загоринске сейчас делать? По улицам бегать и кричать: «Кто-нибудь, расскажите о Диме?» Или ездить за ним и следить? Так на кого я Серёжу оставлю?

— На меня, шкильда. Ты же никейву его французскую выследила.

— Так это же в Москве! Мне что ехать за ним до Загоринска? Виолочка, у нас же не индийское кино! Да и не хочется мне всё это ворошить. Если я от Димы ухожу, то какая уже разница: была у него там любовница или нет? Мне бы с этой Адель разобраться. Сначала я рыдала, что она Диму из семьи уведет. А потом у Платона в доме ночью поняла, что мне самой нужно от мужа уходить. И что Адель мне в этом может помочь. Видишь, какая я стала продуманная?

— Шкильда, ты меня пугаешь! Кажется, я таки тебя научила делать гешефты! А ну-ка расскажи мне за тот финт ушами, шо ты придумала.

— Потом, Виолочка. Я сейчас не решила еще ничего. Смирилась с тем, что Дима больше не мой. Понимаю, что нужно от него уходить. И самое главное для меня сейчас: сделать это так, чтобы Сережа не пострадал. Чтобы его не накрыло приступами боли. Ладно, заболтались мы с тобой. Мне на работу нужно. А то я Платону совсем на голову села.

— У меня до тебя, шкильда, только один вопрос: ты своего босяка по-прежнему любишь? — Соломоновна пристально разглядывала меня, ожидая ответа.

— Не знаю, — честно призналась я.

— Это уже хорошие новости, шо ты не сказала твердое «да». — И шо послужило причиной того, шо любовь засохла и завяли помидоры? А? Твой этот художник? Только честно! Я же тебя, как рентген, насквозь вижу!

— Не знаю, Виолочка. Просто мне было с Платоном так хорошо! И я впервые поняла, что мне может быть хорошо с другим мужчиной. И…

— Ой, не тошни мне на нервы! Шо из тебя нужно каждое слово щипцами тянуть, как из старого еврея пожертвования на синагогу? Шо еще?

Я закрыла руками лицо и честно призналась:

— Мне даже с Димой так никогда не было хорошо. И это ужасно.

— Почему это, рыба моя золотая? Господи, спасибо, шо ты вытащил вату из ушей и услышал мои молитвы! Таки я пожертвую на синагогу. Много пожертвую! — она воздела руки вверх и постучала в потолок машины.

— Потому что это нечестно, Виолочка. Неправильно это: жить с одним мужчиной, быть замужем, но при этом чтобы было хорошо с другим. Соломоновна, кажется я, как ты говоришь: никейва.

— Ой, шкильда, не суетися под клиентом! Из тебя такая никейва, как из меня московский трамвай на повороте. Это как раз нормально, шо таки ты поумнела. После того, шо столько лет терпела своего босяка. Ладно, иди работай над своим личным счастьем, — она расцеловала меня и вышла из машины.

Я поехала на работу даже не подозревая, какой сюрприз меня ждет.

13 глава. Зима моего сердца

Платон меня ждал. Как только я зашла в галерею и села за компьютер, он вышел из кабинета с двумя чашками кофе в руках. Одну поставил передо мной, присел на краешек моего стола и сказал:

— Пейте кофе, Надя.

— Спасибо! Вообще-то это моя обязанность вам кофе варить, — я взяла чашку.

— Будем считать, что у нас праздник непослушания, — улыбнулся он. — А теперь о деле. Через неделю я должен лететь в Венецию на закрытый аукцион. Это очень важное мероприятие.

— Закрытый? От кого? — не поняла я.

— От посторонней публики. Закрытые аукционы самые