Берхард шутливо прикрыл уши и присел, точно услышав глас Господень. Только тогда Гримберт понял, что изрыгнул эти слова не собственным горлом, а луженой глоткой своего доспеха, через укрытые под броней динамики.

– Любой другой проводник довел бы тебя до предгорий, свернул шею и сбросил в ущелье.

– Значит, мне повезло найти единственного, алчущего войти в высший свет. Что ж, ты получишь свое. На латыни Бледный Палец – Digitus Pallidus. Как насчет стать бароном фон Паллидус? Звучит в меру звучно. Я знал выскочек с куда более фальшивыми именами.

Берхард покачал головой.

– Тебе повезло найти иберийца, мессир. Не будь ты туринцем, я бы и пальцем о палец не ударил, не говоря уже о том, чтобы морозить задницу в Альбах. У нас, иберийских альмогаваров, свои старые счеты с Лотаром, а ваш брат крепко потрепал его пять лет назад. Если я наемник, это не значит, что я не могу испытывать благодарность. Мессир.

Последнее слово он произнес с непонятной интонацией. Ничего удивительного в этом не было – слуховые сенсоры доспеха были грубы, вероятно, они были предназначены разбирать лишь грохот снарядов, а отнюдь не человеческую речь. Но сейчас у Гримберта были занятия поважнее, чем болтать с проводником.

Реактор ожил даже быстрее, чем он ожидал. Повинуясь касаниям невидимой и еще неуклюжей руки, он медленно просыпался, выходя на рабочие обороты, но, заработав, мгновенно насытил большое механическое тело живительной силой электрического тока. Реактор был даже не архаичный, а древний в полном смысле этого слова, Гримберт едва не пришел в ужас, оценив его конструкцию, но работал на удивление стабильно. Запас топлива – на половинной отметке. Охладительная система – одиночная, замкнутого цикла, ужасно неэффективная, к тому же сильно потрепана. Гримберт ощутил, как у него заныли зубы, когда датчики просчитали фонящее излучение, пробивающееся сквозь внешнюю обшивку реактора. Один бэр в час. Прилично. Острую лучевую болезнь схватить будет тяжело, а вот лейкемия – вполне вероятная перспектива, особенно если он будет проводить в доспехе много времени.

Много времени… Он фыркнул, но мысленно, не задействовав динамики. Да, пожалуй, ему придется проводить в этой стальной скорлупе много времени, несмотря на огромное множество ее недостатков, безнадежно устаревшие агрегаты и бронекапсулу, более похожую на орудие пыток. Просто потому, что без этой скорлупы он вновь превратится в калеку – слепого двадцатипятилетнего старика, который и ста метров пройти без посторонней помощи не сможет.

Гримберт шевельнулся. И вздрогнул от неожиданности, услышав громкий оглушительный лязг, перемежающийся злым шипением гидравлики. «Идиот, – обругал он сам себя. – Эта консервная банка простояла здесь несколько лет, вся смазка должна была высохнуть или замерзнуть. Будет чудом, если он вообще сдвинется с места».

Но доспех сдвинулся. Теперь он не был доспехом, он был телом самого Гримберта – тяжелым, неуклюжим, шатающимся из стороны в сторону. Конструкция доспеха имела мало общего с человеческим телом, она диктовала совсем другую манеру движений, чем привычная ему. На то, чтоб повернуться на сто восемьдесят градусов у Гримберта ушла добрая минута. К концу этого маневра он так выдохся, словно вручную без участия сервоприводов ворочал эти тонны металла.

Низкий центр тяжести был единственным достоинством его новой машины, все прочее пока вызывало в нем лишь раздражение. Отвратительная развесовка вкупе с отсутствием автоматического гироскопа приводила к тому, что каждый шаг был вызовом его чувству равновесия. Торсионная подвеска ходовой части, быть может, была писком моды лет двести назад, но ее масляные амортизаторы, кажется, когда-то принадлежали другому доспеху и с трудом выполняли свои функции, а торсионные балки, должно быть, были изъедены ржавчиной наполовину. Доспех был на ходу, но требовал даже не ремонта, а переборки половины своих потрохов.

«Уму непостижимо, что эти самоходные развалины использовали наши предки», – подумал Гримберт, пытаясь привыкнуть к своим новым ощущениям. Что они в свое время спасли стены Константинополя от воюющих османских орд, что подчинили – пусть всего на несколько лет – себе Иерусалим, что вырвали ценой страшных потерь победу в Резне Консортов и тем сохранили будущее франкской империи, что выстояли осаду Кандии, сожжение берберами «Восточного Флота», ошеломительный проигрыш под Триполи…

Эти мысли не улучшили его настроения. Доспех был стар, но старостью не почтенной, как у доспехов предыдущего поколения, громоздких, но грозных, способных навести на противников ужас своими смертоносными бомбардами, а жалкой и унизительной. Многие узлы были несовершенны и сильно уступали привычным, органы чувств не знали о многих существующих диапазонах и волнах, а бортовой радар имел столь презренное поле действия, что Гримберт назвал бы его слепым – если бы сам слишком хорошо не знал цену этого слова.

Чем больше Гримберт узнавал о своем новом доспехе, тем сильнее стискивал зубы. В его маркграфской дружине даже младшие оруженосцы располагали куда лучшими машинами. То, что он считал стальным великаном, могло показаться им только внешне. Внутри это был безнадежно устаревший механизм, который в схватке мог рассчитывать, самое большее, на полминуты жизни – и то, если вражеский рыцарь пьян настолько, что не видит прицельных маркеров.

«Механическая кукла, – с горечью подумал Гримберт, получая все новые и новые данные, свидетельствующие о конструктивном устройстве доспеха. – Жалкая механическая кукла, сработанная словно в насмешку над настоящим рыцарским доспехом, которую он сам допустил бы на ристалище в Турине только в качестве мишени».

Обнаружив в машинной памяти электронный кадастр, содержащий базовые данные о его новом доспехе, он вывел его показания на визор и скривился, точно от зубной боли. Данные были приведены в системе мер, свойственной для восточных марок, но он с легкостью переводил их на привычную ему имперскую систему измерений. С легкостью, которая делалась все менее и менее легкой, водружая на его хребет все новые и новые соломинки, весом способные поспорить с урановыми стержнями.

* * *

Высота – десять с половиной футов, на имперские это выходит три метра с небольшим, здесь он почти угадал. Пристойный рост для машины легкого класса, которая не создана для больших орудий и серьезного боя, лишь для тех задач, которые брезгуют принимать на себя настоящие рыцари – разведки, диверсионных рейдов, вспомогательных ударов на второстепенных направлениях…

Вес – четыреста семьдесят квинталов. Двадцать три имперские тонны. Этого парня не назвать тяжеловесом даже по меркам самых завшивленных и мелких графств на отшибе империи, вояки которых зачастую горазды считать рыцарем даже обшитую медью бочку на колесах. Лобовая броня дюймовой толщины, но лишь в своей самой толстой части, прикрывающей реактор и бронекапсулу, в прочих местах – добро, если полдюйма[36].

Превосходно. Обладая подобной бронезащитой, впору искать боя не с прочими рыцарями, а с вооруженными рогаткой мальчишками – и то стараться не подставлять уязвимые места.