казахов коренится в определенных действиях, совершаемых и не совершаемых местными губернаторами и министерствами Санкт-Петербурга. Бенкевич, в частности, предложил состоящую из десяти мер программу совершенствования казахского скотоводства; подавляющее большинство этих мер (устройство образцовых хозяйств, повышение доступности племенных животных и т. д.) требовало от царского государства новых вложений денег, людских ресурсов и времени [Там же: 22–24].

Но в глаза бросается первый пункт программы, который, по сути, требует приостановить существующую политику: «Значительное сокращение колонизации, чтобы сохранить для скотоводства пастбища» [Там же].

Критика крестьянского переселения наносила удар по начинанию, которое все в большей степени становилось приоритетной целью министерств (хотя и не всегда в равной степени приветствовалось местными властями), и расшатывала стержень аргументации в поддержку земледелия. Появлявшиеся в степи поселенцы были, по мнению защитников скотоводства, в лучшем случае бесполезны, в худшем – активно вредны для экономических интересов казахов. Поселенцы обрабатывали якобы излишки земли, которых на самом деле не существовало, ограничивая для скота количество доступных пастбищ и свободу выпаса, а для казахов – сезонное кочевье по традиционным маршрутам [Там же: 8]. Неуклонно прибывая в степь, поселенцы сковывали кочевников, оттесняя их с лучших земель (наиболее продуктивных как для земледелия, так и для скотоводства) в районы, где жизнь была действительно трудной [Коншин 1898: 39]. Казачьи семьи, многие из которых на протяжении нескольких поколений жили на этой земле, извлекали большую часть своих доходов из эксплуататорских отношений с соседями-казахами, которым сдавали в аренду участки, загоняя их в круг бесконечных долгов [Коншин 1901: 179–181]. А новоприбывшие, вместо того чтобы принести в степь процветание и цивилизацию, сами были слишком слабы: вынужденные бороться за выживание, они не могли сосредоточиться на каких-либо других проблемах, кроме своих непосредственных материальных потребностей [Коншин 1898: 49]. Короче говоря, в этой интерпретации крестьянская колонизация, даже до того, как достигла своего пика, не только не принесла того, что сулила, но и препятствовала наступлению столь же продуктивного, более многообещающего будущего, основанного на интенсивном скотоводстве[373].

Идея интенсификации и совершенствования кочевого скотоводства содержала в себе нечто общее с аргументами в пользу земледелия: это было смутное ощущение того, что «бесцельные скитания» казахов глубоко ущербны. КСГ, несмотря на свою «проземледельческую» линию, позиционировала себя также как площадка, где казахи и русские могут обсуждать меры по улучшению животноводства. В этом, пожалуй, можно усмотреть влияние многолетнего губернатора Акмолинской губернии Н. И. Санникова, сильно заинтересованного в развитии казахского скотоводства[374]. Краеведческие издания, менее диалогичные по формату (хотя их авторы рекомендовали себя как знатоков жизни казахов и русскоговорящие казахи также в них печатались), просто декларировали то, что считали самым необходимым. Идеи, которые они развивали, во многом совпадали с теми, что высказывались в КСГ.

В центре внимания всех предложений по улучшению кочевой жизни стояла идея заготовки сена на зиму вместо круглогодичного выгона скота на пастбище (тебеневки). Таким образом надеялись получить более сильных, здоровых животных, меньше зависимых от капризов природы. После сурового «джута» 1891–1892 годов в Тургайской губернии (за пределами Степного генерал-губернаторства) дело дошло до обсуждения вопроса об обязательной заготовке сена; КСГ охотно публиковала отчеты о заседаниях, в которых участвовали и казахи, и царские чиновники[375]. К концу 1890-х годов, когда были накоплены достаточные статистические данные, казалось, что неоспоримые цифры подтверждают то, о чем уже давно твердили, основываясь на своих впечатлениях в кризисные периоды, противники традиционного скотоводства: казахи просто не запасали сена в количестве, достаточном для их скота[376]. В 1890-е годы стали приниматься защитные меры. Активный посев кормовых трав, по примеру русских «сельских хозяев», должен был повысить продуктивность сенокосных лугов, так чтобы скудость луговых трав перестала быть оправданием нежеланию их косить[377]. Чтобы вручную накосить тонны сена, необходимого для прокорма даже небольшого стада, требовался колоссальный труд. Выходом из положения стала бы сенокосилка: КСГ принялась уговаривать казахов приобретать эту технику, а Бенкевич призывал местные учреждения «организовать продажу сенокосилок на льготных условиях»[378]. Теперь, когда трудосберегающая техника становилась все более доступной и было ясно, что земля не является изначально для этого непригодной, неспособность казахов хранить сено получала только одно возможное объяснение: врожденная беспечность[379]. В том, что положение требовалось исправить, сторонники скотоводства и земледелия были единодушны[380].

Основная проблема выживания скота сводилась к вопросам медицины, а также гигиены. Авторов КСГ беспокоил не только массовый падеж скота из-за недостатка кормов, но и уносившие множество животных инфекционные болезни, такие как чума крупного рогатого скота и ящур[381]. Решения предлагались самые разные: от того, которое КСГ считала хрестоматийным, – массового просвещения на предмет причин и способов лечения особо опасных заболеваний – до введения особой должности ветеринарного инспектора, ограничения движения животных на рынки или забоя больных животных[382]. Работу ветеринарных инспекторов КСГ описывала как неустанную и на редкость эффективную борьбу с кочевым невежеством:

Кочевое население с трудом мирилось с этими требованиями [ветеринарных инспекторов]. Стремясь скрыть появившуюся болезнь, чтобы использовать кожу и мясо больных животных, они не понимали, какой большой вред они приносят себе, своему обществу и государству. Мы будем думать, что кочевники и торговые люди теперь осознают пользу мер, установленных правительством, и не будут противиться, а как раз наоборот, помогут быстро покончить с болезнями, если таковые снова появятся[383].

Объясняя кочевникам, ничего не знающим о микробной теории, вредные последствия их поведения, которое вело к распространению смертельных болезней по степи, ветеринарные инспекторы давали им представление, пусть самое приблизительное, о новейших открытиях европейской науки.

Простое сохранение жизни овец и лошадей было задачей скромной и, возможно, не очень интересной, но царские наблюдатели, выступавшие за скотоводство, видели также некоторые способы «улучшения» поголовья степного скота, то есть повышения его товарности[384]. Рассказы о том, как тщательно русские скотоводы отбирают животных для пополнения своих стад, появились уже в первый год существования КСГ – подразумевалось, что казахам, считавшимся в этом отношении беспечными, тоже следует об этом подумать[385]. Другие корреспонденты ворчали, что казахи при жизни губят генетически слабых особей в своих стадах, что они «живут одним днем», забирая у кормящих самок слишком много молока для собственных нужд, чем вредят росту молодняка[386]. Казах Ракымжан Дюсембаев сделал подсчеты, из которых следовало, что традиционное животноводство не может приносить казахам прибыль; к привычным обвинениям в адрес скотоводов он добавил неправильное обращение с лошадьми, которых начинают объезжать слишком рано и гоняют слишком далеко[387]. Изменив давние привычки, которые были актуальны в открытой