Сначала решили отпустить в город всех, но желающих оказалось так много, что это насторожило офицеров, будто, пусти всех разом, воспитанники заполнили бы весь город. Поэтому поступили иначе: сегодня идти должны были одни, завтра другие, а чем-либо провинившиеся оставались в училище.

Оставался Млотковский. Дорогин посмеивался, будто это не командир взвода наказал его приятеля, а он, Дорогин, так удачно подшутил над ним.

— А что я сделал? Я ничего не сделал! — не соглашался Млотковский.

Его блестящие в крупных веках глаза под широкими реденькими бровями моргали, но смотрели на командира честно и решительно.

Не отпускали в город и Ястребкова, но тот все равно приготовился, не мог поверить, что причиной наказания могли стать однажды невычищенные ботинки или случайное опоздание в строй. Нет, такого наказания быть не могло. Он не нарушал дисциплину нарочно. Он надел фуражку.

— А почему его отпускают? — возмутился Млотковский.

Этого Ястребков не ожидал.

— Вы куда собрались? — спросил Голубев. — Вы никуда не идете.

— А что я вам сделал? — обиделся Ястребков. — Я ничего вам не сделал.

— Если будете хорошо вести, в следующий раз отпущу обоих, — сказал Голубев и объявил: — Через десять минут построение.

Млотковский не успокоился, пошел за командиром взвода и, заступая ему под ноги, доказывал свою невиновность. Ястребков остался. Он успел сказать неприятелю:

— Тебе какое дело? Банный лист на…

Какое-то время Ястребков не знал, что делать. Никогда еще так тщательно не приводил он себя в порядок, но все выходило против него.

— Тебя же не пускают, — удивился ему Тихвин.

— Заткнись! — сказал Ястребков, занимая место рядом с ним.

Тихвин обиделся и засосал кончик языка. Ястребков покосился на него откровенно враждебно: и этот лезет, сначала Млотковский, потом этот, им-то какое дело, это из-за них у него может ничего не получиться.

Нет, командир взвода не забыл его.

— Вы почему здесь? — спросил он. — Вы не идете.

Ястребков нахмурился, будто говорили не ему.

— Вы не идете, — повторил Голубев.

Ястребков еще больше нахмурился, сводил к переносице неподдающиеся светленькие брови и смотрел на командира взвода как на обидчика.

— А почему он идет? — увидев Ястребкова в строю, снова возмутился вернувшийся в казарму Млотковский. — Я тоже пойду.

И он, как был без фуражки, стал в строй.

— Выйти из строя! — рассердился Голубев. — Я что вам сказал?

Ястребков переминался и все больше раскачивался. Вытянувшись по стойке «смирно», до последней возможности держался Млотковский. Первый вышел Ястребков. Глядя исподлобья в сторону командира, он что-то шептал. Теперь он мог не притворяться. Затем вышел Млотковский.

— Почему их отпускают, а меня нет? — быстро заговорил он. — Что я сделал? Они тоже бегали.

Вдруг он вздрогнул и крупно моргнул. Это Ястребков замахнулся на него, но не ударил. Потом Ястребков замахнулся уже всерьез. Млотковский снова вздрогнул, загородился руками и поднял к груди коленку, закрыл глаза и тут же открыл их. Теперь оба совали друг в друга руками, совал больше Ястребков, а Млотковский напирал на него коленкой.

— Что вы, что вы, немедленно прекратите! — растерялся Голубев.

Прекратили. Недовольный Ястребков ни на кого не хотел смотреть. Часто моргал и на всех прямо смотрел Млотковский.

Они еще до осмотра осмотрели друг друга. Что-то смутило Попенченко, когда он переглянулся с Димой: не ожидал увидеть как бы самого себя в другом. Удовлетворенно оглядел себя и Диму Гривнев: такими можно было отправляться в город. Они чувствовали, что были лучше и значительнее самих себя. Чувствовали, что не были отдельными Годоваловыми и Хватовыми, Высотиными и Тихвиными, а все были  с у в о р о в ц а м и.

В других взводах тоже готовились к осмотру. Скорым шагом отправился за своим командиром чернявый Светланов. Он вернулся один, стал в строй и вытянулся. Строй тоже подтянулся, но продержался недолго. Пока Пупок не приходил, Светланов выходил из строя, кого-то успокаивал, потом снова становился в строй и вытягивался. Ходил за Чутким и Брежнев. Успокаивать ему никого не приходилось. Все во взводе выглядели подтянутыми и странно одинаковыми. А в четвертом взводе уже получали увольнительные, улыбались и заглядывали, что было написано в них.

Не один раз ходил Дима в увольнение, но первый выход в город запомнился ему особенно. В новеньком тесном мундире он выглядел мальчиком с нежным лицом и голубенькими глазами. В его распоряжении оказалось целых четыре часа. Зеленый город встретил его парковым шелестом листвы и неожиданным простором. Иди, куда хочешь, и делай, что хочешь. Но куда? Зачем? Не все равно оказывалось только одно: в любую минуту мог встретиться офицер и нужно было успеть поднять руку в уставном приветствии. И так теперь будет все время? Тягостная растерянность охватила его. Вернуться в училище? Нет, позволить себе это он не мог.

На людной и пестрой от теней центральной улице он вдруг увидел знакомое. Навстречу ему шел  с у в о р о в е ц.  Потом показался еще один. Глаза невольно стали искать знакомые фуражки, мундиры и лампасы.  О н  б ы л  н е  о д и н.  Некоторые были старше его всего на год, но держались без оглядки. Уважение вызывали самые старшие: высокие, красивые, с взрослыми лицами, в них чувствовалась какая-то порода, что-то трудно уловимое, чего явно недоставало тем, что были младше. Старшие смотрели на младших иногда снисходительно и с усмешкой, но чаще спокойно и понимающе. «Сразу видно, что ты впервые вышел в увольнение, стеснителен и неловок», — говорили взгляды одних. «Не дрейфь», — поддерживали другие. Такие разные были суворовцы, что, глядя на них, Дима видел будто не их, а себя, каким он станет через год, два, три, четыре и пять лет.

Встречались и свои, из его взвода, из его роты. Смотрели друг на друга напряженно и, как бы не узнавая, проходили мимо. Прошел и как бы не узнал его всегда очень серьезный и внимательный Брежнев. Показался Хватов. Шел устремленно и тоже не замечал своих, будто он один в городе был суворовцем. Встретился Высотин с приятелями. Шли медленно. С пристрастием оглядели его. Дима вдруг понял, что все время видел в городе только суворовцев. Не похожей на других показалась стоявшая у перекрестка группа ребят второго взвода. Кого-то там горячо убеждал, куда-то всех звал чернявый Светланов, и группа дружно направилась за угол. Удивил и Гривнев. Он не прошел мимо, а, чуть переваливаясь с ноги на ногу небольшим увесистым телом, подошел и как свой пошел рядом: выпуклый