Возможностей немало: ведь дружба – вещь непростая. Допустим, я увлекаюсь Чарити. Она впечатляющая женщина – хотя мне трудно себе представить, чтобы я мог в нее влюбиться или она в меня. Есть и другие возможности: Сид увлекается мной, Чарити делается неравнодушна к Салли. Можно превратить нашу четверку в подобие Блумсберийского кружка[56]. Что угодно годится – лишь бы нарушить это равновесие двух пар.

Что ж, тем хуже для драмы. Ничего подобного тут не произойдет. То, что произойдет, драматично, но не в таком ортодоксальном понимании. Змей, так или иначе, тут есть, всего-навсего с веточку, легкий всполох движения в траве. Он не приполз в Эдем снаружи, он тут родился. Змей, живущий в груди, подобный хоторновскому[57], редко замечаемый, потому что в груди, где он обитает, ему легко прятаться среди множества самых теплых чувств и самых добрых побуждений.

В глубине души мы знали о нем с первых же дней дружбы с Лангами – знали, но закрывали на него глаза. Как-то раз поздним вечером в каноэ Камфорт рассказала нам об одном случае в Греции, где она небольшую часть своего года за границей, предоставляемого университетом, провела с Сидом и Чарити, у которых был медовый месяц; но мы не встревожились и не расстроились, а предпочли усмехнуться: дико, нелепо – и вместе с тем как характерно! Однако поход, увенчавший то лето, поход, к которому Чарити и Сид – особенно Сид – готовились не одну неделю, показал нам кое-что такое, от чего нельзя было отмахнуться, на что нельзя было отреагировать простой усмешкой.

Зайдя наутро после своего приезда к Сиду в мастерскую, я увидел там изрядное количество снаряжения, которое он чинил, собирал или подгонял. Большую часть предстояло погрузить на вьючную лошадь. Мы отправимся на неделю. Опишем замкнутую кривую длиной в сто миль, пройдя по самым глухим дорогам, какие Сид мог отыскать на карте. Будем ночевать у горных ручьев, на берегах маленьких тихих лесных озер, а если погода испортится – на спасительных сеновалах. Это будет последний аккорд нашей летней свободы перед тем, как мы расстанемся и пойдем разными маршрутами: Сид и Чарити вернутся в Мадисон – в мир преподавания и кафедральной политики, к строительству нового дома, – мы же двинемся в Бостон или куда-то еще, куда проляжет путь наименьшего сопротивления.

И мы осуществили это, мы прошли по заросшим захолустным дорогам, ведя под уздцы коня по кличке Чародей. Были дождливые дни, солнечные дни, звездные ночи, грозовые ночи. Нам встречались узловатые старики и старухи на дальних фермах – мужья с морщинистыми обветренными лицами и жесткими жилистыми руками, словоохотливые жены с выцветшими голубыми глазами. Нам попадались канадцы, недавно перебравшиеся сюда из Квебека; останавливая свои плуги (один из них пахал на быках), они обрушивали на нас потоки жуаля – франко-канадского просторечия, которого никто из нас не понимал, даже Чарити, три года проучившаяся во французских и швейцарских пансионах.

Мы обедали в заброшенных школьных дворах, на заброшенных кладбищах в зарослях шиповника, гелиотропа и рудбекии, под кленами у покинутых фермерских домов с зияющими окнами. Когда ночевали на лугах, нас будило дыхание пасущихся коров. Когда забирались на сеновалы, на нас пикировали ласточки, встревоженные нашими фонариками.

Все было зеленое, даже салатовое, но с приметами осени: клены кое-где начинали желтеть, папоротники чернеть от заморозков. Наши лица покраснели от солнца, нас жалили осы, мы ели суп из концентрата, хлеб, намазанный арахисовой пастой, изюм и шоколад, один раз, когда проходили через деревню, жесткие бифштексы, другой раз, когда на пути была ферма, жестких и памятных кур.

Поход, как и замышлял Сид, стал венцом лета, его высшей точкой. На шестой день, омоложенные, мы рассуждали о том, что в следующем году непременно пройдем вдоль канадской границы от Бичер-Фолс до озера Мемфремейгог – или с рюкзаками, без Чародея, двинемся по Длинной Тропе от прохода Мидлбери-Гэп до горы Джей-Пик.

Я помню этот поход, мне кажется, во всех подробностях до конца – там он рассыпается у меня в памяти, как рассыпался в действительности. Я напишу, как он кончился, никуда не денешься, но больше соблазняет меня все предыдущее.

Начало не было многообещающим. Поход начался со столкновения характеров и воль, со вспышки по мелкому поводу, похожей на проблеск между ставнями, который показывает, что в доме пожар.

Утренний свет, рассеянный, ровный. Наемный конь – ирландский гунтер преклонных лет ростом в семнадцать ладоней – терпеливо держит свой аристократический костяк; давно миновали те дни, когда он прыгал через барьеры и канавы под всадником в розовом рединготе. Сейчас голое деревянное вьючное седло, похожее на козлы для пилки дров, скрадывает его костлявую элегантность и подчеркивает его терпение.

На земле на большом куске брезента – то, что мы на него нагрузим: спальные мешки, палатки, брезентовое ведро, топор, мотки веревки, полмешка овса и две большие походные корзины с провизией, снаряжением, свитерами, плащами, запасными носками. Сид подтягивает и проверяет подпругу. Чуть поодаль, рядом с Чарити и Салли, стоит Викки с двумя младенцами в общей коляске, она удерживает за руки Барни и Никки, которые норовят подергать брезент, приводя в беспорядок то, что на нем аккуратно разложено. Младенцы лишь недавно отлучены от груди, матери нервничают, оставляя их так надолго. Тетя Эмили ходит кругом, пытаясь поймать нас всех в кадр фотоаппарата.

Сид берет одну корзину, я другую, мы вскидываем их и вешаем на деревянные выступы седла. И в этот момент Чарити, которая давала Викки последние указания, написанные на двух страницах, поднимает голову и кричит:

– Постойте. Постойте! Нам надо проверить все по списку.

Держа ладонь на шее Чародея, Сид говорит своим легким, мелодичным голосом:

– Мы с Ларри проверили вчера вечером, когда укладывались.

– Но Причард пишет: всегда проверять два раза.

Он смотрит на нее, не веря своим ушам.

– Ты хочешь, чтобы мы все вынули, а потом уложили заново?

– Я не вижу другого способа убедиться.

– Зачем тогда мы вчера паковали эти корзины?

– Ей-богу, не знаю. Ты должен был понимать, что нам надо будет проверить.

Он набирает воздуху, чтобы ответить, но ничего не говорит. И тут старина Ларри, ретивый, полный утренней бодрости, не верящий, что она это всерьез, вставляет свое слово:

– Сидящий Бык не проверяй-проверяй при Литл-Бигхорн. Вожди хороши-хороши, доверяй вождям, они поймать Кастера[58].