С засевшей у меня в голове пустой тумбочкой я боролся все воскресенье. Теперь меня переполняет простота. Я как ребенок, шагающий в воскресенье по виа Караччоло между мамой и папой. Можно просто смотреть на море, вдыхать его резкий запах и жевать теплую баранку. Об остальном позаботятся родители, и вообще, у них не так много забот. Выпить кофейку, зайти в скромную тратторию – и жизнь удалась. Да, малышу – макароны с соусом. Еще принесите домашнее вино. На десерт бисквит или что-нибудь экзотическое, непонятное – крем-карамель.

– Это еще что такое? – интересуется отец почти раздраженно, напуганный тем, что сейчас узнает правду.

– Крем-карамель? – переспрашивает, старательно произнося название на французский манер, горделивый официант с перекинутой через руку салфеткой и в разбитых ботинках, в которых он прошагал по траттории пару тысяч километров. – Это настоящая революция.

Тогда считалось, что все французское непременно связано с революцией. И правда: разве упадок в нашей жизни не начался с этой чертовой крем-карамели? Мы опускались все ниже, готовя ризотто в шампанском, глотая «перышки» с водкой и домашнюю лапшу с ароматом роз, смирившись с очевидным, стремительным разложением. Мир меняется вместе с меню, а мы не обращаем на это внимания. Впрочем, отец спас меня в тот день, как выполнивший боковой удар футболист. Его не убедили.

– Мой сын будет бисквит, – заявил он с самоуверенностью южноамериканского диктатора.

Хотя меня от бисквита выворачивало и я бы охотно попробовал на зубок революцию.

После обеда мы пошли смотреть на две шлюпки, привязанные у раздолбанного деревянного причала. Отец не был завистлив, но тоже мечтал о собственной лодке. Тем летом он арендовал лодку на пару дней. Потому что боготворил рыбалку, хотя ничегошеньки в ней не понимал. К вечеру он поймал пару радужников. Не рыба, а ерунда, сгодится разве что на уху. Но отец достойно пережил разочарование и даже сумел отнестись к нему с юмором. Такой была жизнь, которую мы опрометчиво, совершая чудовищную ошибку, ни с того ни с сего приняли за смерть. Какими же мы были дураками! Что тут скажешь… Круглыми дураками. Но теперь, клянусь Мадонной, я верну все обратно. Легко. Мне достаточно самолета, пляжа, хибары и какой-нибудь отсталой страны. Я буду забрасывать сеть и не успокоюсь, пока она не вернется ко мне пустой. Есть, пить и веселиться. Я хочу того, к чему всегда призывали «Рикки э Повери». Хочу жить, как участники квартета «Четра». Хочу задернуть на окнах занавески. Выпить для успокоения ромашки и забыть обо всем, что бушует вокруг. И все. Хочу, чтобы меня чмокали в шею сзади, а еще заниматься любовью, почти стыдясь. Хочу, чтобы дни опять тянулись долго-долго. А на закате плакать, как Риккардо Коччанте. Хочу, чтобы опять было много нежности – прежде я ее стеснялся, потому что считал, что нежность равносильна слабости. Хочу научиться отметать все трудности одной рукой, а не нырять в их бездну стойким оловянным солдатиком. Хочу надеть очки и спокойно смотреть, как приближается старость.

Смотреть, как приближается старость.

Вот почему, вставляя ключ в дверной замок, я был спокоен, как Будда. Моя жена Мария сразу поняла, что перед ней уже не прежний псих. А вот она, к сожалению, была прежней. Застывшей, как кардинал.

Теперь, пролив шесть бутылок слез, она восседает с неподкупным видом на краешке дивана, у хрустального столика. И явно намерена продолжить с того места, на котором мы остановились. Хочет, чтобы я, как обычно, начал с ней ссориться, иначе ей кажется, что она не живет полной жизнью. Но вместо этого она наталкивается на целый грузовик спокойствия и молчания. Земля уходит у нее из-под ног. Она меня не узнает, и это в день, когда я наконец-то узнаю себя сам. Современные женщины, даже самые покорные, упорно не хотят заканчивать ссору. Современная женщина – как клоп. Медленно карабкается вверх по телу, попивая твою кровушку. Потом спускается вниз и начинает сначала – тем временем старые ранки зажили. Бесконечная ссора доставляет ей такое неимоверное удовольствие, что отказаться от него она не способна. Ни за что. Никогда. Она, как стервятник, впивается когтями в спор, которому не видно конца. Твердо уверенная, что скандал – путь к решению проблемы. Но поскольку она считает, что решение не может быть простым, то и ссора по определению должна быть долгой и изматывающей. Знайте: если женщина воздерживается от столкновения, это просто рекламная пауза. Стратегия, позволяющая дороже продать ссору. Глоток воздуха, чтобы начать все сначала. С новыми силами. Я же устроен иначе: чтобы предотвратить ссору, я готов ходить по квартирам и торговать энциклопедиями. Но потом кровь приливает к голове, начинает бурлить, я разражаюсь криками и ругательствами. Но сейчас этого не случится. Сейчас я занят другим. Сейчас, после двадцатипятилетнего перерыва, я снова настроился на простую жизнь.

Мария, играющая на одной струне, начинает не с той ноты. Она шипит, как из загробного мира:

– Я хочу развестись.

Начинает с того, на чем остановилась.

Полагая, что подсказала мне первую строчку для воинственной поэмы, от которой потолок часа четыре будет ходить ходуном. На самом деле, хотя ей это неизвестно, она нашла кратчайшее решение задачки, потому что я отвечаю спокойно, искренне, как не говорил с ней с тех пор, когда мы были женихом и невестой:

– Согласен.

Я гляжу на Марию. Она замерла, окаменела. Так бывает, когда падаешь в грязь: летишь, не понимая, куда летишь, и долю секунды не знаешь, куда и как упадешь. Паника.

Но, видимо, Мария упала, но не ушиблась: она подхватывает нить разговора и дает задний ход, заявляя с пафосом:

– А о дочери ты подумал?

– Конечно, подумал, но она уже взрослая, поймет. Ей пора жить собственной жизнью. Настоящая жизнь часто начинается с большого горя.

Я умудрился выдать столько здравых мыслей, что Мария пялится на меня удивленно, как кальмар, наклонив голову на пятнадцать градусов. Она в изумлении от услышанного, глаза ее распахиваются, будто она внезапно увидела Сикстинскую капеллу.

Мария хлопает ресницами, издавая странные звуки.

Раскрывает рот. Только сейчас, благодаря изменчивости человеческого тела, я готов признать, что у нее очень красивый рот. Давно эта мысль не посещала меня.

Обезоруженная и обессиленная, Мария встает с дивана. Я приближаюсь и обнимаю ее с нежностью и заботливостью, которых за собой не знал. Потом говорю:

– Сейчас я соберу чемодан и уйду.

В мгновение, когда я с ней расстаюсь, она неожиданно обретает мужчину, о котором всегда мечтала. Ласкового. Понимающего. Спокойного.

А еще надежного.

Мир рушится. И она это понимает. Она отправилась бы за мной на край света. Как раз туда я и собираюсь. Но без нее. Слишком часто наши жизни не пересекаются, и из-за этого мы страдаем, как дети в Центральной Африке, у которых нет ни еды, ни воды. Вот и все. Но если проблему Африки, проявив добрую волю, все же можно решить, в нашем случае уже ничего не поделать. Так-то.