пытливых умов, активно работающих, думающих и размышляющих». Другая газета требовала проведения масштабной правовой реформы и внедрения системы государственных обвинителей, наподобие принятой во Франции. Одна из газет, симпатизирующая консерваторам – Daily Express, – даже предположила, что расследование провалилось из-за того, что слишком много католических чиновников было продвинуто по службе, несмотря на свою некомпетентность. После последнего приступа ярости великие звери Эбби-стрит – дублинского аналога Флит-стрит – затихли и их пыл угас. Не было больше ни новостей, ни поводов для надежды – сообщать читателям было попросту нечего.

Первый день 1857 года стал также сорок девятым днем со дня смерти Джорджа Литтла. Наступление нового года совпало с доставкой в Дублинский замок посылки, содержимое которой вызвало пристальный интерес. Это была бритва.

Отправителем интригующего предмета оказался Джозеф Роджерс Уайзмен из Уайтчерча в графстве Корк. Через несколько дней письмо от этого джентльмена попало на стол заместителя секретаря полковника Ларкома, а затем было переслано Августу Гаю с сопроводительной запиской, в которой говорилось, что полковник считает этот вопрос заслуживающим дальнейшего изучения. Мистер Уайзмен был отставным управляющим имения, проживавшим в большом загородном поместье. В своем письме он объяснил, что подозревает одного из своих бывших рабочих, Майкла Оуэнса, в причастности к убийству в Бродстоне. Десятью годами ранее Оуэнс был уволен и посажен в тюрьму за кражу у своего работодателя. После освобождения из тюрьмы он, как утверждалось в письме, стал «известным грабителем» в окрестностях Корка, а затем переехал в другую часть страны. Отец Оуэнса Дэнис по-прежнему жил в Уайтчерче, и до мистера Уайзмена дошли слухи, что Дэнис дает деньги в долг. Поговаривали, что это деньги Майкла, который якобы прибыл в Корк в середине ноября с подарками для своего отца: бритвой и 7 фунтами стерлингов в золоте (750 фунтов стерлингов в пересчете на сегодняшний день).

По мнению полковника Ларкома, доказательства были убедительными, а обстоятельства – весьма подозрительными. Хотя мистер Гай считал, что улики были косвенными, он не смог оставить без внимания пожелания правительства, и более чем на неделю драгоценные ресурсы были брошены на изучение очередного ложного следа. Детективов направили в Корк для установления связи с местной полицией, а инспектору Райану поручили разыскать Майкла Оуэнса, местонахождение которого было неизвестно. В конце концов инспектор нашел его в Таллахте, к юго-западу от Дублина, где в течение последних восьми лет он зарабатывал на жизнь в качестве старьевщика.

Оуэнс признался детективу, что сидел в тюрьме, но сказал, что единственным его преступлением была кража продуктов в разгар Великого голода. С тех пор, по его словам, он вел честную жизнь. Вскоре инспектор Райан нашел подтверждение этому утверждению в беседах со всеми – от местного констебля до приходского священника: все сходились во мнении, что этот человек был образцом порядочности. Более того, имелись многочисленные доказательства того, что он не покидал город в течение шести месяцев, предшествовавших убийству. Мистер Райан закончил свой – как обычно подробный – отчет выводом о том, что «в настоящее время нет никаких оснований (ни прямых, ни косвенных) подозревать Оуэнса в том, что он каким-либо образом связан с убийством мистера Литтла».

Этого оказалось достаточно, чтобы удовлетворить начальство столичной полиции, но, видимо, не их хозяев в правительстве, так как дело затянулось еще на несколько дней. Спустя почти две недели напрасных усилий Август Гай написал раздраженное, длинное и нарочито педантичное письмо, адресованное полковнику Брауну, однако явно предназначенное для вышестоящих лиц, в котором в утомительных подробностях изложил, почему Оуэнс не мог быть подозреваемым по этому делу.

Это был необдуманный поступок, так как истеблишмент был не особо доволен работой суперинтенданта. Несколькими днями ранее он представил подробный отчет по делу, предложив собственный анализ собранных на тот момент доказательств. Он не содержал ничего, что не было бы изложено мистером Кеммисом месяцем ранее, за исключением показаний Кэтрин Кэмпбелл, которые позже признали ложными. Главным же просчетом мистера Гая стала его сопроводительная записка – бесстыдная попытка добиться преференций:

«Если командование сочтет нужным направить мой отчет выше, я прошу их почтительно напомнить главному секретарю об обещании, которое он дал мистеру инспектору Райану и мне во время позднего расследования. Главный секретарь любезно пообещал: “Независимо от результатов данного расследования, знайте, что я не останусь в долгу перед вами и мистером Райаном”».

Генеральный прокурор был не в восторге. В конфиденциальной записке на имя генерального секретаря он назвал сочинение суперинтенданта «очень плохим произведением, содержащим много неточностей и ошибок». Мистер Хорсман согласился с ним, ответив, что это «несовершенный и неполноценный отчет, который лучше было не отправлять». Таким образом, документу не дали ход, а напротив имени суперинтенданта Августа Гая была поставлена черная метка.

И снова детективы уперлись в стену. Им была нужна еще одна зацепка, и неожиданно они ее получили, причем из самого маловероятного источника. Ирония судьбы заключалась в том, что прорыв произошел благодаря новому заявлению Кэтрин Кэмпбелл, которое прозвучало спустя неделю после того, как самый высокопоставленный представитель закона признал ее показания бесполезными. Ее последние заявления были настолько конкретными и настолько уличающими, что любой компетентный следователь задался бы вопросом, почему она не упомянула о них раньше. Удивительно, что полиция вообще придала значение ее словам и провела расследование: только полное отчаяние могло ее к этому побудить.

В понедельник 5 января Кэтрин рассказала своему попечителю, сержанту Уорду, что на следующий день после убийства она видела, как миссис Ганнинг отрывала и снимала подкладку с пальто, которое носил ее муж в день смерти мистера Литтла. Она также видела, как миссис Ганнинг стирала черную шелковую шаль, которая, по ее мнению, была использована Бернардом Ганнингом в ходе совершенного им убийства. Кэтрин утверждала, что эта шаль была постирана за две недели до этого и с тех пор надевалась только два раза, а потому она пришла к выводу, что миссис Ганнинг постирала ее, чтобы удалить пятна крови. По ходу своего рассказа девушка становилась все более эмоциональной и заявила, что если Ганнинг будет арестован, то она сможет назвать факты, которые он не сможет отрицать. Кэтрин была убеждена, что мистер Кеммис подозревает ее в участии в заговоре с целью убийства мистера Литтла, и добавила, что это «чудовищно» – позволить настоящему убийце гулять на свободе.

Сержант не терял времени и передал эту информацию суперинтенданту Гаю. Два констебля были направлены на станцию для беседы с Бернардом Ганнингом с указанием осмотреть его пальто на предмет наличия следов перекроя. Этот визит оказался куда более интересным, чем ожидалось: войдя в кабинет мистера Ганнинга, они застали его с бутылкой скипидара в одной руке и тряпкой