Когда вернулся, операцию уже заканчивали. Потом профессорвышел и пожал мне руку, сказал, что все будет хорошо. Так и получилось. Сашасразу на поправку пошел. Я тогда к Николаю Евгеньевичу пришел в кабинет и наколени перед ним встал. Он для меня был как Бог. Ведь это он моего сына спас.

Гевелич вытер набежавшую слезу. Затем взглянул на Дронго.

– Как вас зовут?

– Меня обычно называют Дронго.

– Значит, Дранко. Вы извините, что я вам все рассказываю.Может, в последний раз исповедуюсь, потом уже не захочу ничего говорить. В общем,спасли моего сына, и уже через две недели он дома был. А потом однажды ко мнесам Николай Евгеньевич приехал. Вот сюда, ко мне домой приехал. Саша спал всвоей комнате, а я гостя здесь принимал. Вот в этой комнате.

Он тяжело вздохнул.

– Даже не знаю, как он меня уговорил. Только он мне всечестно рассказал. Врачи нашли у него тяжелую болезнь. Из тех, что не лечится. Япытался его успокоить, говорил, что сейчас можно любую болезнь вылечить.Знаете, что он мне сказал? Говорит – у меня рак поджелудочной железы, вчетвертой степени. И я в любую секунду могу потерять сознание и умереть. Врачив Германии его смотрели и сказали, что ему операцию делать поздно. Ничего ужене поможет.

Гевелич опустил голову. Потом посмотрел на Дронго.

– Вот скажите, где справедливость в этом мире? Почему такойхороший человек должен был получить такую страшную болезнь. И ведь совсеммолодой был, только сорок семь лет.

– Что он вам сказал?

– Рассказывал о своей жизни. Говорил, как любит жену идетей. Обоих детей. Он ведь ее мальчика тоже усыновил. Рассказал про компанию,про наши трудности. Ему кто-то сообщил о том, что австрийцы денег не дадут. Вотон и переживал сильно. А потом попросил меня ему помочь. Я когда услышал, дажене поверил. Решил, что либо он, либо я рехнулся. И сразу отказался. Сказал, чтоон спаситель моего сына и я не могу так поступить.

Он начал меня уговаривать. Просил спасти его семью.Объяснил, что если суд вынесет решение в пользу банкиров, то они отнимут у егосемьи все, что у них есть. А он очень переживал из-за этого. У него ни денег неосталось, ни имущества. Говорил, что верит в Вахтанга Михайловича, который самкомпанию поднимет. Но боялся, что может умереть в любой момент. Мы дажепоспорили. Я сказал, что грех так думать. А он мне напомнил про артиста нашего.Известного актера. Олега Янковского. Сказал, что у него тоже такая болезньбыла. И лучшие врачи ничего не смогли сделать. Вы знаете, он бы меня все равноне уговорил. Никогда в жизни бы не смог уговорить. Но он вот здесь, на этомполу, встал на колени. Понимаете, он встал на колени передо мной и попросилменя это сделать. Я ведь помнил, как сам стоял на коленях и благодарил его замоего сына. Как я мог ему отказать? В тот момент я понимал, что обязан этосделать. Обязан спасти его семью от разорения. Как я мог его не послушать? Онведь спас моего сына. И тогда я согласился.

Он сказал мне, что может умереть в любой момент, и достал изсумки такой большой пистолет. Старый пистолет, там всего три патрона были. Мыдоговорились, что вместе поедем к нему домой и я в него выстрелю. На старуюквартиру, где нас бы никто не увидел. Только он попросил, чтобы я все тривыстрела в него сделал.

– Он объяснил, почему?

– Рассказал мне все. Через неделю он должен был проходитьмедицинскую комиссию. Два года назад он застраховал себя на три миллионадолларов. Чтобы в случае чего его семья не осталась без денег. Тогда егоздоровым признали. А через год тоже смотрели и опять признали здоровым. Толькоотметили, что сахара у него много в крови. А теперь он не мог ждать, пока ониего проверят, ведь тогда они бы его страховки лишили и семья бы ничего неполучила. Он сказал, что все продумал и если я ему помогу, то спасу его семьюот разорения. Он хотел, чтобы все поверили в его убийство. Сутеев мне пояснил,что ждать не может, а жить ему осталось совсем мало. Он мне честно сказал, чтопро меня никому не расскажет, ни двоюродному брату, ни своей жене.

– Значит, он хотел получить страховку и боялся медицинскогоосвидетельствования, которое могло выявить у него онкологию в последнейстадии, – понял Дронго, – и поэтому он решил устроить собственноеубийство.

– Да, – кивнул Гевелич. – Честное слово, у меняруки дрожали. Мы вместе поехали к нему домой. Вошли в дом с разных сторон,чтобы нас не видели. Он мне сказал, чтобы я обмотал платком пистолет, чтобы тотне очень громко стрелял, хотя все равно выстрел получился сильным. Мы стояли налестничной площадке, и я не мог выстрелить. Он так на меня посмотрел...

– Помоги мне, – попросил Сутеев, – ты же всепонимаешь.

И тогда я выстрелил. Он сразу упал. Мы договорились, что явозьму из его карманов деньги, только я этого сделать не смог. Он даже попросилменя надорвать деньги, несколько кусочков у него в кармане оставить. Но я немог этого сделать. Совсем забыл об этом, как только увидел его, в кровилежавшего. Господи, я буду помнить об этом всю жизнь. Я ведь человека убил,пусть даже и по его большой просьбе. Пусть даже для того, чтобы семью егоспасти. Все равно гореть мне в аду.

Как только он упал, я к нему бросился. Хотел помочь. Но онуже умер как праведник. С улыбкой умер. От одной пули. Я понял, что уже ничемему помочь не смогу. Повернулся и побежал вниз. Потом пистолет где-то в рекевыбросил. И в церковь побежал. Честное слово, в церковь побежал. И начал молитьсяза душу Николая Евгеньевича. Он праведным человеком был. Он ведь не виноват,что все так получилось. И этот кризис проклятый, и его болезнь. Он спасти хотелсвою семью от разорения. Я думаю, что если там нас все-таки ждет рай или ад, тоон наверняка в рай попадет. Ему стыдиться не стоит, он все сделал правильно.Только мне рая не видать. У меня остановка на другой станции.

Гевелич умолк. Затем снова взглянул на Дронго.

– Будете меня арестовывать? – спросил он. – Яготов. Мне уже в этой жизни ничего не страшно.

– Не буду, – ответил Дронго, – это не в пределахмоей компетенции.

Он поднялся со стула. Пошел к дверям.

– Подождите, – остановил его Гевелич, – вы ничегомне больше не скажете?

– Нет, – ответил Дронго, – не скажу. Если выспросите мое личное мнение, то я не знаю, что мне нужно говорить в подобныхслучаях. До свидания.

Он протянул руку убийце. Это было впервые в его жизни, когдаон протягивал руку человеку, только что признавшемуся в убийстве другогочеловека. Гевелич посмотрел на протяную руку и все понял. Это было какпрощение. Или понимание. Или сочувствие. В этом жесте гостя было великоеотпущение грехов. Иногда не обязательно много говорить. Можно только протянутьруку. Он беззвучно заплакал. Слезы катились по его щекам. Гевелич пошатнулся. Потомсхватил Дронго за руку.

– Вы считаете, что я сделал все правильно? Только скажитемне правду. Прошу вас.