товаров. Известный экономист Бранко Миланович назвал происходящее «технологически регрессивным импортозамещением» (technologically regressive import substitution), заметив, что даже в случае успеха такая политика должна была бы привести к архаизации производства, дисквалификации рабочей силы и усилению зависимости от мирового рынка на следующем этапе развития[284].

События 2020–2022 годов могли поверхностному наблюдателю показаться стихийным и даже абсурдным обрушением привычной жизни, крушением устоев цивилизованного мира. Однако в них была своя логика и последовательность. Просто эта логика находилась за пределами обывательских представлений о нормальной жизни — включая и представления экономистов или политиков, представлявших идеи и интересы правящих классов. Глубинным основанием этих процессов был кризис и постепенный распад системы неолиберального капитализма, процесс, на самом деле начавшийся уже во время Великой рецессии 2008–2010 годов, но на поверхности стабилизированный с помощью экстренных финансовых мер, не только не разрешивших ни одного противоречия, но, напротив, сделавших их еще более острыми. Ковид и украинский конфликт толкали глобальные и национальные хозяйственные системы в одном и том же направлении, отражая одну и ту же фундаментальную проблему: система просто не могла поддерживать себя в равновесии, она не имела свободных ресурсов и легко давала сбой, как только возникали вызовы, находящиеся за пределами банальной повседневности.

Разрушение логистических цепочек, сложившихся в условиях глобализированного рынка, организованного для удобства транснациональных компаний, началось еще до появления ковида, уже во время Великой рецессии, а пандемия и события 2022 года эти процессы лишь ускорили, показывая, что вернуться в исходную точку даже после изменения санитарных и политических обстоятельств будет непросто. Стихийно начинали складываться новые производственные и коммерческие связи, которые тоже носили временный и неустойчивый характер, ставя вопрос о планомерной реконструкции сетей хозяйственного взаимодействия. Однако для того, чтобы такая работа была сделана и сделана успешно, необходимо выйти за пределы экономической логики, построенной на поиске сиюминутной и краткосрочной прибыли. Иными словами, принципиальный разрыв как с неолиберализмом, так и с важнейшими хозяйственными принципами капитализма.

По сути дела, конфликт на Украине стал важнейшим стимулом для реализации в западных странах и в глобальном масштабе изменений, ранее предполагавшихся в рамках реализации «Зеленого нового курса», однако по факту навязанных военной необходимостью[285]. Тем не менее неминуемый рост государственного присутствия в экономике автоматически не означает ни перехода к социализму, ни даже того, что подобные меры будут осуществляться комплексно, эффективно и в интересах общества. Реконструкция хозяйственной жизни не может быть успешной и последовательной без политических и социальных изменений, которые, в свою очередь, требуют прихода новых людей и сил к управлению. Таким образом, события 2022 года в очередной раз подтверждали, что левые получают шанс на приход к власти именно тогда, когда старая элита не просто исчерпала все свои возможности, но и довела дела до очевидного краха, когда вопрос стоит уже не о строительстве нового мира, а о том, чтобы восстановить хотя бы минимально необходимые условия общественного воспроизводства.

ФАШИЗМ В ЭПОХУ ПОСТМОДЕРНИЗМА

Идеологическая особенность конфликта, разразившегося между Россией и Украиной в 2022 году, состояла в том, что обе стороны объявляли своих оппонентов фашистами. Российская пресса подробно информировала читателя про деятельность множества ультраправых националистических групп на Украине, причем некоторые из этих объединений в самом деле были интегрированы в силовые структуры государства. Вспоминали и про существующий в соседней стране культ сотрудничавшего с нацистами украинского националиста Степана Бандеры. Однако леворадикальные активисты и группы подвергались репрессиям в обоих государствах, а националистическая риторика с изрядной долей откровенного расизма буквально разливалась по интернет-каналам воюющих сторон. В свою очередь, украинские медиа обвиняли российские войска в военных преступлениях и называли оккупантами и фашистами.

Распространение националистической риторики в России и на Украине стало важным фактором культурной подготовки к противостоянию обеих стран. Праворадикальные военизированные группы на Украине спонсировались еврейским олигархом Игорем Коломойским, но им же спонсировалась и победоносная президентская кампания Владимира Зеленского, с которым на первых порах связывались надежды на поворот государства к более демократическому развитию и установлению равенства между языками и культурами.

При этом на уровне политической культуры российская власть подчеркивала приверженность к «традиционным ценностям» и даже архаике, пытаясь возрождать древние традиции царизма и византийщины, но одновременно чиновники не чурались и ссылок на великие достижения СССР. Размахивая красным советским флагом как символом «Великой Победы 1945 года», они продолжали сносить советские памятники и изгонять из системы образования остатки коммунистического наследия, культивируя ностальгию по территориальному единству и могуществу распавшегося Союза.

В этой непоследовательности есть, однако, своя логика. Торжествовал эклектично-агрессивный постмодернизм. Что бы ни говорили про советское или, наоборот, имперское наследие, правящая элита России оказалась сформирована именно тремя десятилетиями неолиберального и глобализированного капитализма.

Дэвид Харви связывает постмодернистскую игру со смыслами и комбинацию образов с «маскировкой социальных эффектов от экономической политики в пользу привилегированных групп». Так возникла еще во времена Рональда Рейгана «риторика, которая оправдывает наличие бездомных, безработицу, нарастающее обнищание, отчуждение и т. д., апеллируя к якобы традиционным ценностям»[286].

В этом смысле идеологические комбинации, утвердившиеся в России во времена Путина с легкой руки его советника Владислава Суркова, отражали отнюдь не стремление вернуться в прошлое — имперское или советское, но как раз стремление идти в ногу со временем и соответствовать западным трендам.

Классический фашизм 1920-1940-х годов представлял собой не просто идеологию, а комплексную систему, в которой эклектичное соединение элитаристских и эгалитаристских лозунгов, антикоммунизма и критики буржуазной демократии служили цели тоталитарно-корпоративной реорганизации капитализма в рамках национального государства. Он был тесно связан с антикризисным восстановлением национальной промышленности под эгидой крупного капитала, жестко интегрированного с упорядоченной бюрократией на основе правительственного регулирования экономики.

Опираясь на грамшианский анализ кризиса, наступившего после окончания Первой мировой войны, Роджер Саймон отмечает, что несмотря на то, что идеологическая и политическая гегемония капиталистических элит была поколеблена этими событиями, рабочее движение «оказалось не в состоянии сформировать альянс с разнообразными социальными силами, способными вместе бросить успешный вызов правящим группам»[287]. В Италии этот идеологический и политический вакуум был заполнен фашизмом. Бенито Муссолини гораздо лучше, чем умеренные вожди социал-демократии сумел почувствовать специфику момента и предложить лозунги, выражающие отказ от привычных институтов. «В таких условиях фашизм нашел себе массовую базу в городской и сельской мелкой буржуазии, резко политизировавшейся в результате войны»[288]. Однако в отличие от левых, фашизм предлагал не социалистическую и демократическую трансформацию общества, а сохранение и отчасти административную реорганизацию старого экономического порядка в новой идеологической упаковке — популистской и антидемократической, сплачивая часть недовольных низов с частью правящего класса, уже неспособного управлять по-старому.

Такой комплексный фашистский