– Скажи!

– Хорошо, скажу – но если и ты мне тоже поведаешь правду. Это правда, что к тебе в спальню являлась Святая Дева?

Я стиснула пальцами набитый низ куклы. Мы разговаривали у отца в кабинете, где мне редко случалось бывать – нас, детей, обычно сюда не пускали. Отец сидел у себя за столом и до моего прихода что-то записывал в своей книжечке с кожаным переплетом.

Он погладил мне предплечье:

– Ну же, ma petite poupée[58], расскажи мне. Это будет наш с тобой секрет.

– А если я все расскажу, ты сможешь это прекратить?

– Что прекратить?

– Ну, паломничества, бесконечные молитвы.

– Обещаю. А теперь скажи: ты и вправду ее видела?

Я прикусила нижнюю губу, потом помотала головой. В папиных глазах мелькнул странный огонек. На мгновение мне показалось, что он сейчас меня ударит, но вместо этого отец от души расхохотался. Это был искренний басистый смех, которого я уже несколько лет не слыхала.

– Но зачем же ты все это сочинила? – спросил он. От такого смеха в уголках его глаз заблестели слезы.

– Я не специально, папа, мне этого вовсе не хотелось. Просто однажды Элиза пришла ко мне в комнату, а мамочка нас услышала из-за двери. И это единственное, что мне пришло в голову, чтобы она не обнаружила у меня Элизу. Она ее очень не любит.

– Да, я знаю.

– А теперь твоя очередь.

– Очередь – чего?

– Рассказать мне, почему ты подарил эту куклу Элизе.

Отец кашлянул, прочищая горло.

– Только обещай: ни слова брату с сестрой. Поняла?

Я кивнула.

– Элиза – твоя сестра.

– Что? Это как? А почему тогда она не живет с нами? И почему мамочка ее терпеть не может?

– Потому что у вас с ней разные матери. И Элиза живет со своей мамой.

– Как Пурификасьон, твоя испанская дочь?

– Ну что-то вроде того. – Он заговорил тише: – Когда она была маленькой, то жила здесь же, на плантации, но потом, когда твоя мама выяснила, кто она на самом деле, то отослала ее вместе с матерью отсюда прочь. Я не знаю, почему они вернулись и почему не зашли меня повидать.

Тут я припомнила, что говорила мне однажды Элиза, еще несколько недель назад.

– Элиза сказала, у нее заболела бабушка. Может быть, они поэтому приезжали?

– Да, очень может быть. – Он ласково похлопал меня по спине: – Ну, а теперь иди играй. Мне надо немного поработать.

– Но, папа, ты ведь поможешь мне насчет мамы? Чтобы все это закончилось?

– Я попытаюсь.

Я вышла из его кабинета, испытывая одновременно и облегчение от собственного признания, и волнение после отцовских слов. Я не могла поверить, что Элиза – моя сестра! И как ни странно, эта новость привела меня в восторг. У меня, как оказалось, была еще одна сестра – которая мне так понравилась, которая любила со мной играть. Она даже помогла мне выкрутиться на холме, когда меня обступила вся эта толпа людей, жаждущих увидеть Деву Марию! Однако что хорошего от того, что у меня есть еще одна сестра, если она уже уехала и, скорее всего, больше не вернется.

С другой стороны, мне так было легко и хорошо, что я поделилась с кем-то этой историей с явлением Девы! Но почему-то все равно я не избавилась от страха, что преследовал меня с того самого дня, как зародилась эта большая ложь.

Глава 25

Пури

Апрель, 1920 года

Я закрыла отцовский дневник, изрядно ошарашенная тем, что только что там прочитала.

Уже после полуночи, когда все в доме отправились спать, я тихонько выскользнула из своей комнаты и незаметно пробралась в отцовский кабинет. К счастью, дверь там так и осталась не заперта!

Я убрала назад в стол дневник, в котором отец признавался, что у него есть еще один незаконнорожденный ребенок – дочь по имени Элиза, которую он видел только малолетней. Ее мать была одной из работавших в доме служанок. Некая campesina[59], сумевшая его соблазнить. Да, именно это слово было использовано им во французском тексте: «Séduit».

Когда здешняя жена отца, Глория, выяснила, что он является отцом ребенка одной из горничных, то сразу потребовала, чтобы та женщина уехала. «Или я, или она», – уперлась она. Поначалу отец все отрицал, говорил, что народ любит посплетничать и что Глории не стоит слушать подобную чушь. И поднимал все это на смех. Однако Глория не разговаривала с ним четыре недели, и отца, как он писал, это доводило до безумия. А потому он все же уступил требованиям жены.

Отец дал той служанке приличную сумму денег, и та уехала. Потом время от времени он стал получать письма – своего рода отчеты – о том, как живет и подрастает Элиза. Как она выглядит, чем занимается. Однако эти письма, как сообщил он в дневнике, приходили весьма нерегулярно, поскольку та служанка была безграмотной и письма для нее писали другие люди. А потом эти послания и вовсе перестали приходить.

«Ох, Papá, какую же ты тут кашу заварил!»

Еще одна сестра! Как будто мне было мало и так двух сестер и брата! Матушка моя, должно быть, переворачивалась сейчас в могиле.

Я попыталась припомнить подробности отцовского завещания. Абсолютно нигде эта Элиза упомянута не была. Не обмолвился о ней и Аквилино. Означало ли это, что отец просто о ней забыл? Или, быть может, она умерла? Но если она до сих пор жива – то где же она?

Тут мне пришла на ум фотография маленькой девочки, что я видела в тумбочке у Анхелики. Может быть, это как раз Элиза и была?

Комната внезапно показалась мне слишком тесной и жаркой. И трудно было сказать, то ли это из-за здешнего климата, то ли от отцовского признания в дневнике. Единственное, что я знала точно, – это что мне срочно необходимо выбраться на свежий воздух.

Я вышла из кабинета, быстро пересекла патио и через заднюю дверь кухни выскользнула из асьенды. Какое же облегчение я ощутила снаружи, когда покинула это замкнутое пространство! К тому времени рубашка у меня насквозь пропиталась потом, руки зудели от укусов насекомых, так что чесалась я не переставая. Я подраспустила галстук, снова размышляя об отце. Неужто все мужчины – такие же, как он? Мне даже в голову не приходило, чтобы Кристобаль когда-либо мог мне изменить. А так ли это было в действительности? Сейчас я бы даже, пожалуй, и