Таида пришла в восторг.

– Царь Александр молод и хитроумен. Но так он может оказаться заложником в материнском гареме.

Лисипп рассмеялся:

– В этом нет ничего плохого. Царица Ада баловала Александра самыми изысканными яствами. После одного из пиршеств она предложила ему своего повара, чтобы он готовил Александру блюда, достойные царя.

– И Александр согласился с ее предложением?

– Конечно, нет! Он ответил ей, что воздержанность в пище – самый лучший повар.

– Лисипп, Галикарнас ведь тоже эллинский город, захваченный персами?

– Да, и, кстати, это родина отца истории Геродота, который очень интересно описал, как галикарнасская царица Артемисия воевала на стороне Ксеркса против греков. К счастью, это редкий случай. Карийцы ненавидят персов.

Вдали на склонах холмов показался Галикарнас. Отчетливо были видны разрушенные стены и башни.

– Да, здесь совсем недавно была большая битва! – воскликнул Лисипп. – Рассказывают, персы отчаянно сопротивлялись.

– А победил Александр!

Они вышли из повозки на площадь, посреди которой стоял Мавсолей.

На высоком пьедестале возвышался храм-гробница. Гробницу охраняли ионические колонны, которые венчала многоступенчатая пирамида.

Лисипп в восхищении воскликнул:

– Гимн любви, воспетый в камне!

– Гимн любви? Я ничего не слышала об этом. Расскажи, Лисипп!

Лисипп обратил внимание Таиды на вершину пирамиды. Там возвышалась скульптурная группа – Мавсол с Артемисией на колеснице, запряженной четверкой лошадей.

– Кто это? – поинтересовалась Таида.

– Царь Мавсол, при котором Галикарнас достиг своего наивысшего расцвета, и его жена Артемисия. Рассказывают, что любовь Артемисии к своему мужу Мавсолу была сильнее всех человеческих страстей. Когда Мавсол умер, Артемисия устроила ему пышные похороны. Терзаясь скорбью по мужу, она приказала превратить его кости в прах, смешала прах с духами и, добавив воды, выпила полную чашу.

Таида стояла потрясенная услышанным.

– Это счастье – познать такую любовь.

– Да, ты права. Любовь – это высший дар богов. Артемисия приказала построить эту гробницу, посвятив ее духу любимого мужа.

Лисипп и Таида не спеша осматривали Мавсолей, любуясь барельефами, освещенными лучами предзакатного солнца. Богатые скульптурные украшения располагались по бокам гробницы.

Радостно восклицая, Лисипп ходил около барельефов, гладил рукой великолепные мраморные фигуры:

– Величайшие художники соревновались между собой, чтобы украсить Мавсолей. Это были Леохар, Бриаксий, Скопас, Пракситель. Каждому досталось по одной стороне гробницы.

Таида с интересом наблюдала, как Лисипп ласково и любовно смотрит на скульптуры.

– Это великий Леохар. Ему нет равных. Ты видела его Аполлона в Афинах?

– Пока нет.

– Я обязательно покажу его тебе, когда вернемся в Афины.

Лисипп боготворил красоту, и в эти минуты сам был необыкновенно красив. Мрамор был его возлюбленной, его судьбой.

– Ты только посмотри, – не переставал восклицать он, – какая благородная красота. Они обращались с мрамором как с человеком – нежно, с любовью. Ты знаешь, что означает слово «мрамор»?

– Нет, – ответила Таида.

– Сияющий камень.

Удивительная красота и пластика барельефа буквально заворожили Лисиппа: он благоговейно рассматривал каждую фигуру, каждую деталь. Скульптурные группы, созданные его великими предшественниками были для него живыми, одухотворенными существами.

– Это битва греков с амазонками Скопаса. Ты только полюбуйся этими фигурами. Они как живые. Вот-вот заговорят, начнут двигаться.

Таида поняла, что эта любовь к творчеству, к созиданию для Лисиппа самая важная. Только к одной любви стремился он все эти прожитые годы: ваять, быть скульптором.

– Смотри, битва кентавров с лапифами, – услышала Таида восхищенный возглас Лисиппа.

И ответила:

– Как надо было любить, чтобы оставить такую память о любимом человеке.

На обратном пути, возлежа на мягких подушках в повозке, они долго молчали, каждый думал о своем. Первой молчание прервала Таида:

– Лисипп, а что еще ты знаешь об Артемисии. Какая она была?

– О, в ней кипели поистине бурные страсти, достойные трагедий Софокла. Нежность души сочеталась в ней с крайней жестокостью.

– Жестокостью? Что ты имеешь в виду?

– Когда после смерти Мавсола на трон вступила Артемисия, жители Родоса возмутились, что всеми городами Карии правит женщина, и послали весь свой военный флот завоевать ее царство. Спрятав свой флот в тайной гавани, Артемисия приказала жителям сдать город. Родосцы покинули свои корабли и вошли в город, а Артемисия появилась из тайной гавани со своим флотом и напала на родосцев. Родосцам некуда было бежать, они были окружены и перебиты прямо на площади.

– Артемисия, как истинная женщина, была ослеплена жаждой священной мести.

Глаза Таиды были в этот момент непроницаемы, какой-то тайный огонь сжигал ее изнутри. Она явно восхищалась поступком царицы Карии.

– Родосцы сами выбрали себе наказание. А Артемисия только исполняла приговор.

– Запомни, месть могут вершить только боги, – предостерег Таиду Лисипп.

– А какова дальнейшая судьба этой удивительной женщины? – со все возрастающим интересом расспрашивала Таида.

– Воины Артемисии заняли родосские корабли и направились к Родосу. Жители острова увидев свои корабли, увенчанные лавровыми венками, решили, что это с победой возвращаются их сограждане. Корабли пристали к берегу, Артемисия захватила Родос, приказав казнить его правителей. В честь своей победы она повелела соорудить в Родосе памятник. По велению мстительной Артемисии скульптура изображала, как она, Артемисия, выжигает знак рабства на теле Родоса.

– Я бы хотела быть похожей на нее, чтобы выжечь знак рабства на теле Персии.

– Таида, – с упреком сказал Лисипп, – ты еще совсем юная, ты должна думать о любви и добре. Жестокость преждевременно уносит красоту. Запомни это.

– Лисипп, сколько великих творений греческих художников уничтожили персы, – с укором напомнила Таида.

– Но мы не должны опускаться до низменных поступков. Почему ты так часто думаешь о мести?

Глаза Таиды наполнились слезами. С трудом сдерживая рыдание, она прошептала:

– Персы убили мою мать, на моих глазах… Я должна отомстить! И я отомщу!..

Лисипп положил руку на руку Таиды. От его руки исходило тепло и успокаивающая нежность.