затем обошел все организации, занимавшиеся делом бывшего мастера из Кулябинска. Мне показали восемь пухлых папок его кляуз, в которых он именует себя «жертвой произвола и местничества» и прикидывается обиженной овечкой.

Конечно же, он нигде не указывает, что, заботясь о его жене и детях, ему предоставили двухкомнатную квартиру со всеми удобствами. Неоднократно оказывали материальную помощь. А когда к беготне по инстанциям он незаметно для себя переступил пенсионный Рубикон, его несколько раз любезно приглашали в облсобес.

Но бывший мастер не откликнулся на этот зов. Пенсии Петр Прокофьевич пока получать не хочет. Он намерен еще покляузничать, поскандалить. Авось, что и получится! Вот и совсем недавно Лучинников выпустил новую стаю жалоб, адресовав их в ЦК партии Украины, в Московский горком и даже в Верховный суд.

Будто и впрямь он уверен, что место в партии можно высудить в судебном порядке, а не завоевать безупречным трудом, честной жизнью.

1972 г.

В КРУГУ СЕМЬИ

Один любознательный человек прочитал три книжки по истории первобытного общества, и у него возникло много вопросов. «Как бы повел себя совсем древний человек, очутись среди нас? — спрашивает он в своем письме. — Догадался ли, к примеру, опустить полтинник в щелочку автомата, продающего постное масло, или принялся бы каменным топором вскрывать его с обратной стороны, чтоб таким путем добраться до растительных жиров?»

Никакими достоверными сведениями на этот счет редакция, понятно, не располагала. Мы принялись рассуждать и наверняка бы поссорились и переругались, если б на пороге вдруг не появился еще довольно подвижный человек с роскошной бородой Ермака Тимофеевича. Приход посетителя вернул нас из призрачного мира исторических гипотез к современной действительности.

— Ищу поддержки и защиты, — громко объявил пришелец и выложил заявление: «В перечень имущества, подлежащего раздроблению, жена включила мой слуховой аппарат, хотя его мы совместно не наживали. Прошу разоблачить ухищрения этой плутовки».

— Значит, разводитесь, папаша? — крикнул ему в самое ухо один из наших работников.

— Ага, развожусь, — закивал тот. — Так и пишите…

О конфликте вокруг указанного слухового приспособления мы ничего не написали. Он был разрешен в деловой и здоровой обстановке судебного заседания. И, наверное, правильно сделали, что не написали. Мы полагаем, что печать и общественность должны вмешиваться в личные отношения людей далеко не всегда. И далеко не всегда широкое обсуждение персонального дела (жить ли А. с Б. или уйти к В.) по регламенту новгородского веча дает положительный результат. Потому что иное персональное дело персонально касается только двух персон и никакого общественного значения не имеет.

Но было бы заблуждением считать, будто любое действие, учиненное в кругу семьи, вообще никого не должно касаться.

Бухгалтер Г. В. Черешкин повздорил со своей женой Верой. Ну, повздорил себе и повздорил, бывает. Жена, однако, обиделась и уехала в другой город. Бывает и такое. Не прошло и недели, как бухгалтер заскучал. Он отыскал жену и предложил мировую. Замирившийся супруг на радостях неожиданно напился. Он набросился на жену и стал награждать ее тумаками и оплеухами. Она вырвалась и убежала к соседям.

Нужно отдать должное Черешкину: примерно три часа он терпеливо ждал возвращения беглянки. И лишь по истечении этого срока собрал все платья жены в кучу и обильно полил кислотой. С громким смехом разорвал свидетельство о ее рождении. Испортил стиральную машину и сломал пылесос. Совершив эти акты мести, Черешкин затеял протопить печку. Но так как дрова горели плохо, он растопил их паспортом супруги, профсоюзным билетом и институтским дипломом…

Обо всем этом мы узнаем почему-то из жалобы самого Г. В. Черешкина. Он, оказывается, считает себя стороной ущемленной, пострадавшей, поскольку суд обязал его компенсировать все убытки. Теперь Черешкин пытается привлечь нас на свою сторону, с тем чтобы мы объективно пересчитали заново все дыры, выжженные им на дамских нарядах:

«Требую пересмотреть дело. Фактический размер причиненного мной ущерба суд определил неправильно, без учета износа вещей и моей доли в их приобретении».

Вячеслав Иванович Ковров, низовой кооперативный работник, адресуется в юридический журнал:

«Вот вы там у себя написали, что оскорбление членов семьи на почве личных взаимоотношений, не связанное с нарушением покоя жильцов дома, не может рассматриваться как мелкое хулиганство. Как видно, в своем журнале вы печатаете только сны и сказки, ибо то, о чем вы пишете, не сходится с реальностью нашей жизни».

Обратимся же теперь к реальным поступкам борца за незыблемое право «оскорбления членов семьи на почве личных взаимоотношений». Как-то в рабочее время Вячеслав Иванович позволил себе выкушать четвертушку, а может быть, даже и более того. Затем побаловался пивом и отправился домой. Анна Андреевна, старая, больная женщина, быстро собрала на стол. Сыночек взял ложку, вкусно покушал, после чего пожелал воды.

— Пойди черпни из ведра, — сказала мать.

Вячеслав Иванович обомлел. Ему даже поначалу показалось, что он ослышался.

— Как! — вскипел Вячеслав Иванович. — Я должен идти за водой сам?!

Тут, собственно, и последовало «оскорбление членов семьи на почве личных взаимоотношений». Сын набросился на родную мать с самой гнусной площадной бранью. Затем схватил за грудки слепого отца. Смахнул на пол швейную машину. Загнал беспомощных стариков в соседнюю комнату. Хватил о дверь стулом так, что стул разлетелся вдребезги. Сорвал люстру, опрокинул шкаф…

Георгий Борисович и Михаил Борисович Голубковы в отчем доме стульев не ломали. Люди это степенные, образованные. Георгий Борисович живет со своим семейством в большом городе, занимает хорошую квартиру. Михаил Борисович имеет семью и приличную квартиру в другом большом городе. А старики, вырастившие двух сыновей, до поры до времени жили на маленьком полустанке, не получая от них ни привета, ни помощи. Наконец соседи не выдержали и написали братьям:

«Родители ваши становятся совсем дряхлые, скоро вообще не смогут себя обиходить. Пришло время позаботиться вам о них».

Братья решили позаботиться. Полтора года они списывались между собою, и вот в один прекрасный день переступили порог родного дома.

Старики бросаются дорогим сыночкам на шею. А Жора и Миша обниматься не хотят: некогда!

— Поторапливайтесь, товарищи. Ваш поезд, мама, уходит двадцать второго, а вы, папа, летите самолетом двадцать четвертого. Поскольку мы вас забираем к себе, то нужно еще успеть ликвидировать ваше хозяйство, продать дом.

— Спасибо, детки родные, — молвит отец, а сам едва сдерживает слезы радости. — Только стар я по небу летать. Нельзя ли мне вместе с матерью поездом поехать?

— Нельзя, — отвечает Георгий. — Вам с ней теперь не по дороге. Вы, папа, перебираетесь ко мне, а вы, мама, будете жить с Мишей…

Старики в