Она опустила ключ и выдохнула тоном приказа:

— Воду в радиатор залей!

Накатывалась ночная прохлада, по спине пробежал холодок. Послушно взяв ведро с водой, он начал заливать ее в радиатор. Окутало жаром от двигателя, и стало теплее. Радиатор вбирал воду с бульканьем и хлюпаньем, как утомленный, жадно пьющий буйвол. Млечный Путь пересекла падающая звезда, вокруг стрекотали насекомые, а где-то вдалеке с плеском разбивались о песчаную отмель волны.

Он сел в кабину, глядя вперед, на яркие огни Цзюго, и вдруг ощутил себя одиноким отбившимся от стада ягненком.

Сидя на уютном диване дома у шоферицы, Дин Гоуэр пребывал в эйфории. Провонявшая потом и пропахшая алкоголем одежда уже валялась на балконе, продолжая посылать свои запахи в бескрайнее ночное небо, а тело обволакивал просторный, мягкий и теплый халат. На чайном столике лежал его изящный пистолет вместе с несколькими десятками патронов в обоймах. Корпус пистолета отбрасывал темно-синие отблески, а патроны отливали золотом. Откинувшись на диване и сощурив глаза в узкие щелочки, он прислушивался к плеску воды в ванной и представлял, как горячая вода из душа стекает по плечам и груди шоферицы. После того как она прокусила ему язык, все происходило словно во сне. Забравшись в кабину, он не произнес ни слова. Молчала и она. Он сосредоточенно и бездумно слушал, как рокочет двигатель и шуршат по шоссе колеса. Машина стремительно мчалась вперед, перед ними уже вырастал Цзюго. Красный свет, зеленый. Поворот налево, поворот направо. Через боковые ворота грузовик въехал на территорию Кулинарной академии и остановился на угольном дворе. Она вылезла из кабины, он тоже. Она пошла, он за ней. Она остановилась, остановился и он. Выглядело все это нелепо, но казалось вполне естественным. Он вошел в дверь ее квартиры солидно, будто муж или близкий друг. И вот теперь, с удовольствием переваривая ее великолепную стряпню, он сидел на диване, попивал виноградное вино и с восхищением оглядывал уютную, красиво обставленную квартиру, ожидая, когда она выйдет из ванной.

Время от времени колющая боль в языке пробуждала бдительность. «А вдруг это еще более коварная ловушка: а ну как в этой комнате с явными следами проживания мужчины возникнет какой-нибудь крутой тип? Или двое? Нет, все равно останусь». И допив вино, он погрузился в приятные грезы.

Она вышла из ванной в кремовом банном халатике, шлепая красными пластиковыми тапочками без задников. Шла эта штучка соблазнительной походкой, виляя бедрами и словно пританцовывая в золотистом свете ламп на поскрипывающем у нее под ногами деревянном полу. Мокрые волосы слиплись, головка — круглая, как тыква-горлянка, — поблескивает и плывет в потоке теплого желтоватого света. Почему-то вспомнился популярный лозунг: «Стремясь к процветанию, искоренять порнографию!» Она стояла перед ним, расставив ноги, халат чуть прихвачен поясом. Черное родимое пятно на белоснежной ноге смахивает на бдительный глаз. Верхняя половина груди тоже белая. Высокие холмики плоти. Дин Гоуэр недвижно возлежал, прищурившись, и любовался. Стоит поднять руку и потянуть за пояс халата, завязанный на пупке, и шоферица предстанет перед ним во всей наготе. И никакая она не шоферица. Скорее, благородная дама. Изучив квартиру и обстановку, следователь понял, что муж у нее не из простых, — как говорится, лампа, для которой масло не экономят. Он закурил еще одну сигарету: этакий хитрый лис, который изучает попавшую в западню добычу.

— Вот ведь, уставился и пальцем не шевельнет, — с досадой проговорила она. — Какой же ты коммунист!

— Именно так коммунисты-подпольщики и действовали со шпионками.

— Да что ты говоришь!

— В кино.

— А ты артист, что ли?

— Нет, только учусь.

Легким движением развязав пояс, она шевельнула плечами, и халат соскользнул к ее ногам. «Изящная, как нефритовая статуэтка», — тут же пришло в голову следователю.

— Как тебе? — спросила она, поддерживая ладонями грудь.

— Недурно.

— Ну а дальше что?

— Будем продолжать обозревать.

Она схватила пистолет, умело вставила обойму и отступила на шаг, чтобы между ними было расстояние. Свет ламп стал мягче, покрыв ее тело словно позолотой, — конечно, не везде. Ореолы вокруг сосков темные, а соски ярко-красные, будто финики. Неторопливо подняв пистолет, она прицелилась ему в голову.

Дин Гоуэр слегка содрогнулся, не сводя глаз с отливающего синевой корпуса и черного отверстия ствола. Это он всегда нацеливал пистолет в головы других, он всегда был кошкой и наблюдал за попавшей в острые когти мышкой. Перед лицом смерти большинство мышек дрожали от страха, у них начиналась медвежья болезнь, они надували в штаны. Лишь некоторым удавалось сохранять спокойствие, хотя подрагивающие пальцы или подергивающиеся уголки рта выдавали обуревавший их страх. Теперь же мышкой стала сама кошка, подсудимым стал тот, кто раньше вершил суд. Он рассматривал свой пистолет, будто видел его впервые. Исходившее от него, как от глазурованной плитки, голубоватое свечение завораживало, словно букет изысканного выдержанного вина, безупречные контуры являли взору какую-то порочную красоту. В тот момент это был Всевышний, это была судьба, посланный ею черный вестник смерти. Белая рука твердо сжимала точеную рукоятку, длинный и тонкий указательный палец лежал на твердом, упругом спусковом крючке. Одно движение — и грянет выстрел. По собственному опыту он знал, что пистолет в таком состоянии уже не кусок холодного металла, а живое существо со своими мыслями, чувствами, культурой и моралью, что в нем сокрыта мятущаяся душа, и эта душа — душа того, у кого в руках оружие. Напряженность незаметно спала, исчезла и сосредоточенность на стволе, из которого в любую минуту могла вылететь пуля. Ствол снова стал лишь частью пистолета. Следователь даже беззаботно затянулся сигаретой.

От задувающего со двора осеннего ветерка шелковые занавески на окне чуть колыхались. Остывающий пар превращался в воду, и падающие с потолка капли звонко разбивались о ванну. Он любовался шоферицей, словно великолепной картиной в музее. Поразительное дело: какой невероятно возбуждающей может быть обнаженная молодая женщина с пистолетом, из которого она готова выстрелить. Это уже не просто пистолет, а готовый броситься в атаку орган, этакое мощное сексуальное оружие. Следователь Дин Гоуэр был не из тех, кто зажмуривается при виде женщины. О его пламенной, охочей до секса любовнице уже упоминалось. Добавим, что было у него и несколько случайных любовных встреч. Раньше он давно бы уже заграбастал эту овечку, словно спустившийся с гор свирепый тигр. Теперешняя нерешительность объяснялась двумя причинами. Во-первых, с самого приезда в Цзюго он чувствовал, что угодил в некий лабиринт; в душе царило смятение, его обуревали сомнения. Во-вторых, еще болела ранка на языке. Имея дело с обольстительной бабочкой столь чудовищного нрава, нельзя позволять себе ни одного необдуманного действия. Тем более, когда в голову направлен вороненый ствол. Кто поручится, что эта прелестница не нажмет на курок? Спустить курок — не кусаться, намного легче, к тому же цивилизованно, современно да еще так романтично. Что не поддавалось объяснению, так это разительное несоответствие между просторной, красиво обставленной квартирой этой штучки и ее тяжелой работой. Всего лишь поцеловал — так языка чуть не лишился. Ну а если… Кто может гарантировать сохранность сокровища, что между ног? Подавив «блудливые капиталистические мыслишки» и воодушевившись «суровым и правильным пролетарским началом», он продолжал возлежать неколебимо, как гора Тайшань. Он возлежал под прицелом пистолета в руках голозадой женщины так чинно, с таким невозмутимым выражением на лице, что претендовал на лавры величавого героя, каких не много в мире. И спокойно наблюдал за происходящими переменами.