3. Наставник, мне никак не понять, что за человек этот Юй Ичи, и я очень боюсь его. Он хочет, чтобы я написал его биографию, обещает хорошо заплатить, а меня разрывают противоречия. Но раз Вы мое писательство одобряете, все же соберусь с духом, хлебну супа из желчного пузыря[135]и напишу! Но лелею еще большую надежду, что Вы, наставник, сможете сотрудничать со мной. Вы человек известный, и если согласитесь написать его биографию, у него от радости задница ходуном заходит. Вы даже не представляете, какая прелесть этот Юй Ичи, когда он трясет задницей: ну просто валяющийся на снегу маленький пекинес! Денег у него полно, раздает он их щедрой рукой, просто пригоршнями, и Вас уж точно не обидит. Кроме того, Вам, наставник, следует непременно приехать в Цзюго — осмотреть достопримечательности, расширить кругозор. Думаю, это будет очень полезно для Вашего творчества — ну, как полезно для здоровья поесть на банкете, где подают младенцев. Если Вы, наставник, в Цзюго не приедете, это, с какой стороны ни взглянуть, будет большой потерей, ведь Вам нужно посетить Цзюго хотя бы для того, чтобы отведать «Дракон и феникс являют добрый знак».

4. Что касается начала «Ослиной улицы», если Вы хвалите его, говоря, что оно «читается легко», то чем Вам помешала «пустая болтовня»? Сейчас у нас публикуют столько пустой болтовни, с таким дубовым языком, так с какой стати мне «полностью опускать» мою «легкочитаемую пустую болтовню»? Эту Вашу рекомендацию принимать не хочу да и не могу.

5. Отец двух лилипуток действительно высокопоставленный руководитель, поэтому непонятно, зачем понижать его в должности. К тому же, если я даже захочу понизить его до уровня руководителя какой-нибудь отдаленной горной деревушки, думаете, он так и сделает? Да он точно с меня живого не слезет. С другой стороны, литература и искусство — вымысел, и если кому-то хочется искать соответствия персонажей реальным людям, пусть сами этим и занимаются: я тут ни при чем. А то он будет чуть ли не лопаться от злости, а я плати за это жизнью? Нет уж, если платить жизнью, так за дело. «Воин не боится смерти, и незачем пугать его этим».[136]Что значит сложить голову? «Все равно что ветром снесло шляпу».[137]«Пройдет лет двадцать, и снова буду добрый молодец».[138]

Наставник, прошу от моего имени поинтересоваться у почтенного Чжоу Бао и почтенного Ли Сяобао, хватает ли у них хорошего вина. Кроме того, в октябре у нас в городе для туристов проводится первый фестиваль Обезьяньего вина. Подобное мероприятие в Китае пройдет впервые, не говоря уже о самом Цзюго. Для услаждения вкуса и поднятия настроения почтенной публики будут представлены вина со всей Поднебесной. Вас, наставник Мо Янь, будут ждать самые изысканные блюда, ими Вы сможете насладиться в полной мере. Приглашаем Вас с семьей. Мой тесть, профессор Юань Шуанъюй, — заместитель председателя оргкомитета первого фестиваля Обезьяньего вина по техническим вопросам, так что всё в порядке, ни в чем нуждаться не будете.

Желаю здравствовать!

Ваш ученик Ли Идоу (писано подшофе)

1

Длинными, как у обезьяны, руками Дин Гоуэр крепко обхватил шоферицу за талию. Одновременно он умело впился ей в губы поцелуем. Та мотала головой, стараясь выскользнуть, но он двигал головой вслед за ней, обрекая ее попытки на провал; при этом он полностью втянул себе в рот ее пухлые губы.

— Мать твою! — сдавленно изрыгала она, и ругательства попадали ему прямо в рот, скапливаясь на языке, на деснах и в гортани.

По опыту он был уверен, что эта борьба продлится недолго, что скоро лицо ее зальет краска, дыхание станет прерывистым, низ живота запылает и она раскинется в его объятиях, как послушный котенок. Все женщины таковы. Но он допустил ошибку, смешав общее и частное, и подтверждением этому стало то, что вскоре произошло на самом деле. Обездвижить шоферицу анестезией через рот не удалось. Сжав зубы, как тиски, она нисколько не ослабила сопротивления — наоборот, отбивалась все яростнее. Она царапала ему ногтями спину, пинала ногами, норовила поддать коленкой в пах. Низ живота у нее пылал, обжигая, как горящие угли, дыхание пьянило, как крепкое вино, и невероятно возбужденный Дин Гоуэр готов был терпеть физические страдания, но не прерывать поцелуя. Он даже попытался просунуть язык через ее сжатые зубы. Тут его и ждала неудача.

Он и представить себе не мог, какой готовился подвох, когда она чуть раздвинула зубы и его язык проворно скользнул ей в рот. Зубы шоферицы клацнули, и следователь взвыл от боли, которая пронизала все тело. Руки мгновенно слетели с ее талии. Он метнулся в сторону, ощущая отвратительный сладковатый привкус наполняющей рот жгучей жидкости, зажал рот рукой и про себя застонал: «Плохо дело. Без языка остался». Это было его первое горькое поражение за всю историю любовных похождений. «Вот ведь шлюхино отродье!» — костерил он ее, опустив голову и сплевывая кровь. В небе блистали звезды, вокруг все расплывалось как в тумане. Что это кровь, он не сомневался, хотя цвета не видел. Больше всего сейчас он переживал за язык, осторожно дотрагиваясь до него зубами и верхней губой. В основном вроде цел, только на кончике чувствуется небольшая, с горошину, дырочка, она и кровоточит.

Язык прокушен, но на месте, и придавленному бременем тяжелых мыслей Дин Гоуэру полегчало. «Хорошенькую цену я заплатил за этот поцелуй», — досадовал он. Хотелось проучить ее, но мысли в голове путались, и он не знал, с чего начать.

Она стояла, лицом к нему, в каких-то двух шагах. Ясно слышалось тяжелое дыхание, через тонкую рубашку чувствовалось тепло ее тела. Высоко поднятая голова, вытаращенные глаза, в руках неизвестно когда появившийся гаечный ключ. В свете мерцающих звезд четко видно искаженное гневом, невероятно живое лицо — лицо озорной девчонки.

— Острые зубки, — с невольной горькой усмешкой пробормотал он.

— Это еще не со всей силы! — пропыхтела она, с трудом переводя дыхание. — Я стальную проволоку-«десятку» перекусываю.

Благодаря этому диалогу настроение следователя вдруг улучшилось, и боль в языке притупилась. Он протянул руку, чтобы похлопать ее по плечу, но она бдительно отпрыгнула и занесла над головой гаечный ключ:

— Только тронь, прибью!

Он отдернул руку:

— Что ты, доченька, разве я посмею тронуть тебя! Никак не посмею. Может, мир, а?