прохрипел Николай Андреевич, отворачиваясь к стенке. — Сплошные папарацци кругом! Хоть в монастырь записывайся!

На бревенчатой стене парилки заворочались неуклюжие тени.

— Медведь, чисто медведь, — оценил ситуацию Семашко. — Хоть ориентацию меняй.

Речь шла не о сексе — с женой-грузинкой особо не побалуешь. Да еще на фоне многочисленных горячих на расправу сородичей. И дернул же его нечистый связаться! Подумаешь, девушка-красавица с длиной косой и огромными черными глазами! Подумаешь, ноги от ушей и талия сорок пять сантиметров! Подумаешь, под гитару поет. Подумаешь…

Это теперь во всех «подумаешь» сквозила ирония. А пять лет назад он пылинки сдувал с точеных плечиков своей экзотической избранницы. И песок был готов целовать, как в той песне поется. И целовал, кажется, в одном из первых промоушных роликов.

Тамара стала визитной карточкой начинающего политика. Стилисты как в воду глядели. Умница. Красавица. С восточным менталитетом и оксфордским образованием. Да самого Николая люди и не замечали почти, а вот его половинку принимали на ура. И до сих пор принимают. Стоит только вывести ее в свет. Посадить позади себя у трибуны. Разрешить репортерам интервью. И вот уже конкуренты кусают ногти, а планка популярности летит вверх…

И потом, дети. Два мальчика и две девочки. Какая, скажите на милость, аборигенка отважится на такое при богатом и знаменитом муже? Разве что ненормальная!

Да и в постели грузинская покорность и порывистость всегда приходились ему по вкусу. Возможно, где-то в чем-то Николай даже любил жену. Во всяком случае, ходить на сторону остерегался. А супружеские обязанности исполнял регулярно и со вкусом.

Так что упомянутая смена ориентации к сексу никакого отношения не имела. И не могла иметь. Речь шла о политике. Партия «медвежатников» давно звала к себе. Там не хватало яркого лидера. А где их хватает? На фоне всеобщей политической серости?

Николай Андреевич саркастически хмыкнул и поднялся. Бревенчатая поверхность исказила медвежью мощь фигуры, раздробив тень на несколько причудливых изгибов. Лишь торчащие во все стороны волосы легко узнавались в последнем плоском ярусе стены. Ох, уж эта прическа!

Мужчине приходилось выливать полтюбика геля перед каждым публичным выступлением. Негоже импозантному демократу являться на люди с этаким запущенным садом на голове. В обычные дни спасала бейсболка. Имиджмейкеры не уставали пенять на предпочтение спортивному стилю.

— Только блейзер! Только бабочка! — неистовствовал один.

— Разве что элегантный джемпер под пиджак — и никаких уступок более! — уверял другой.

— С вашими футболками и шортами мы провалим любую избирательную кампанию! — заламывал руки третий.

И он старался угодить. Очень старался. Красовался на публике в элегантных костюмах, брал уроки светского этикета, держал себя в ежовых рукавицах в угоду карьере. А дома мог себе позволить быть самим собой. Обожал свою старенькую патриархальную (архитектор был весьма озадачен) баньку. Имел коллекцию растоптанных башмаков и застиранных футболок. Позволял себе проводить весь день в старых спортивных штанах.

Медведь оставался медведем. Неуклюжим, неопрятным, добродушным. Находил в этом особую прелесть, вкус к жизни. И страдал, притворяясь, вынуждая себя казаться, а не быть большую часть времени.

Тень на стене задрожала и изогнулась. Могучие кривые лапы подняли и опрокинули на зверя ушат с ледяной водой. Медведь зарычал, пронзительно взвизгнул.

— Хорошо!

Взглянул на уплывающую к озеру луну.

— Жаль, что мало.

Выскочил на крыльцо и с разбега нырнул в почти уснувшую реку. Быть собой оставалось минут двадцать. Затем следовало переключиться на суровую правду жизни. Обманывать, угождать, обходить острые углы. Возможно, это не совсем соответствовало первичным ожиданиям Семашко. Но это был исключительно его выбор.

Симпатичный молодой человек внимательно наблюдал за перемещением звезд. Наблюдение велось с крыльца невзрачной избушки на южном краю деревни. Крыльцо, с трех сторон закрытое застекленными рамами, представляло собой своеобразную комнату с видом на окрестности. Именно поэтому он и поселился здесь, облюбовав будущий приют с первого взгляда.

Крыльцо было, что называется, задним. Им практически не пользовались. Перед дверью, ведущей в дом, образовалась куча ненужного барахла. Хозяйка старательно складывала его в короба и коробки, утрамбовывала в стоящий тут же старый сундук.

К левой со стороны дома стене прислонился ветхий диван. Вдоль правой тянулся широкий подоконник, заменяющий постояльцу стол. Здесь же располагалась полуметровая скамья, служившая сиденьем. В углу притаилась чуть живая бамбуковая этажерка с парой потрепанных книг, запыленной вазой с отколотым краем и непонятного назначения коробкой.

Прогнивший в нескольких местах пол стыдливо прикрывал пестрый вязаный половик. Средняя доска жалобно стонала под тяжестью человеческого тела. Но досадное обстоятельство совершенно не огорчало квартиранта. Напротив, именно ради этой доски он и настоял на размещении на веранде. Хотя обнаружилось удобство не сразу. Поначалу гостю понравился выход — сразу за ступеньками начинался густой и неухоженный малинник. За ним — поломанный забор. Дальше — овраг, ведущий к реке. Мечта партизана — когда хочу, прихожу, когда хочу — ухожу. Неслышно. Невидно. Безопасно.

Молодой человек к категории партизан не относился. Хотя… В мутном глянце стоящей на этажерке вазе с трудом, но можно было разобрать стройный силуэт, неприметный спортивный костюм, коротко стриженные волосы на макушке. Пыльное стекло невнятно отражало резкие настороженные движения, странные манипуляции на полу. Тусклый свет насквозь прокопченной керосинки не позволял определить цвет волос и выражение глаз, а также особенности черт узкого нервного лица. Тени, падающие от источника света, удачно скрывали интерес к гнилой доске пола.

Хозяйка предлагала заменить перегоревшую лампочку в единственном, подвешенном у самого потолка патроне. Но постоялец настоял на керосинке:

— Обожаю раритеты, а ваша — точь-в-точь как у бабушки.

На том и сошлись. И разошлись, весьма довольные друг другом. Постоялец уже знал, что владелица дома жадна до денег, одинока и озлоблена на весь белый свет (по оперативным данным, полученным у сельмага от десятилетнего сорванца, бабка недавно перессорилась с половиной деревни, а вторую половину в упор не желала знать с детства, причем своего). Вариант оказался идеальным, и визитер не пожалел денег, чтобы умаслить суровое сердце квартиросдатчицы. Остальное зависело только от него самого.

В саду засвистел соловей. Молодой человек приоткрыл дверь и прислушался. Трели становились все сильнее и затейливей.

— Хорошо поешь, дружок. Слаженно. Хоть в дуэт просись. А вот у меня что-то не получается в одиночку. Три облома, одно попадание. И то в пятерочку. А вокруг все уже на ушах стоят. Что прикажешь делать?

Тусклый двойник на вазе заметно ссутулился. Оглянулся на себя реального:

— Хорош, нечего сказать! Сидишь тут, сопли на кулак мотаешь. Работать надо!

— Это когда же работать? Днем нос из дома не высунешь — ментов прорва. И откуда им взяться