лбу. В остальном передислокация страждущей прошла без эксцессов — сказался накопленный за день опыт и благосклонность звезд: по гороскопу всем водолеям сегодня везло. В большей или меньшей степени.

Посуду пришлось отложить до утра. Рапорт майору занял добрую половину ночи. Писать, по большому счету, было нечего. Но озадаченность оказалась лейтенанту к лицу. Он то и дело бросал взгляды на стекло, ловя и комментируя некоторые особенности собственного отражения:

— Нет, сосредоточенность мне идет. Прям профессор накануне вручения Нобелевской премии. Или Джеймс Бонд при рождении грандиозного плана. Или полковник Исаев в позиции «Алекс — Юстасу» (или наоборот). Надо будет сосредоточиться при Агнешке. Перед таким не устоишь.

Еще один взгляд:

— Нет, руку лучше держать у виска. Так, нет, вот так! Супер!

И еще через десять минут:

— И все-таки есть во мне что-то такое… неуловимо пикантное, возбуждающее, провоцирующее на глупости. Так и запишем…

И еще три часа в том же духе.

В результате рапорт пришлось дважды переписывать, а затем сократить до страницы. Ярослав уснул за столом, и уставшим стучаться о стекло настольной лампы мошкам удалось разобрать в уплывающих в правый верхний угол листа каракулях три десятка воспевающих достоинства автора гипербол и в некотором смысле парабол. Остальные фигуранты запутанного дела являлись в строках сочинения в бледных критичных выражениях. Особенно досталось самому майору, а также ни в чем не повинному Льву Львовичу Зайчику.

Лев Львович хлопнул дверью. Не то чтобы сильно, но заметно для присутствующих. Одиннадцать — самое время. И не долго, и не коротко. Именно так, как следует при затянувшемся романе с сопливой девчонкой. По всем приметам она начинала надоедать. Как и положено.

Все шло по плану, потому и настроение бизнесмена стремилось к плюс-бесконечности. По крайней мере, с виду. Впрочем, именно этот пункт плана и волновал его больше всего.

— Ох, уж этот имидж… — проворчал он в перерыве между насвистываемыми мелодиями.

В гостиной тоже хлопнула дверь. Так и надо! Кася, как всегда, настороже. Приходится бдить — жена как-никак. А ближе к истине все-таки будет — какая-никакая. Ровным счетом такая, какая нужна. Миловидная, безобидная, фригидная. Опять же с виду — копаться в глубинах никому не нужного женского естества никому не приходило в голову.

Лев Львович поднялся на один пролет центральной лестницы, вполне соответствуя ее аристократичной молочно-белой мраморности и бронзовой чопорности. Высокий, в меру стройный. Неуловимо вальяжный. До умопомрачения стильный (даже дома, даже после романтического свидания тет-а-тет с юной нимфоманкой Мэри… или Нинель… или… Да сколько их было? Разве упомнишь!). Вышел на лоджию, сделал садящейся в «бентли» крошке ручкой:

— Пока-пока, солнышко!

Дождался воздушного поцелуя в ответ. Девочке до умопомрачения нравилась ее новая роль. Она приняла экстравагантную позу у бокового зеркала. Накрасила алым блеском губы (стертые страстными поцелуями), поправила прическу. Тихонько ойкнула, почувствовав на себе (долгожданный) взгляд законной соперницы:

— Казимира Яновна, вы дома?

Скорчила озадаченно-смущенную рожицу. Укоризненно взглянула на хозяина: «Что ж, ты, даже не предупредил?». Пропустила мимо ушей нелестное слово. Постаралась изобразить подходящую случаю улыбку:

— Прекрасно выглядите, Казимира Яновна! Так держать!

Распахнула дверцу, нагло задрала и без того короткую юбку. Забралась на водительское сиденье под тяжелыми взглядами домочадцев Зайчика. Сделала им — раз и сразу всем — чего канителиться — ручкой:

— Всем привет! Люблю! Целую!

И укатила в темноту сада, освещая путь мощными галогеновыми фарами.

Лев Львович удовлетворенно поймал на себе взгляд Ростислава, в меру холодный и в меру раздраженный. Улыбнулся зависшему в небе Млечному Пути. Скрылся в глубине дома. Все складывалось как нельзя лучше. Оставалось дождаться полуночи.

— И рыбка сама приплывет в невод…

Он прошел в кабинет, расположился на кушетке у открытого французского окна. Все необходимое ждало своего часа в радиусе полуметра. Стоило лишь руку протянуть. Через минуту монитор навороченного ноутбука выдал нужную картинку, бокал сам собой наполнился любимым ликером, виноград и сыры оказались выше всяких похвал.

Скрывающее недра гардероба зеркало отразило подробности позднего ужина, а также самого Зайчика. Во всей красе. Модельная стрижка. Щегольской платок на шее. Дорогой атласный халат. Мягкие фланелевые брюки в тон.

— Хоть сейчас в Голливуд, — подвел итог Лев Львович и чокнулся с собственным отражением. — И не на последние роли. А еще лучше — режиссером — вне времени и пространства. А ведь смогу. С таким-то опытом можно и на «оскара» надеяться. Не стоит ли рискнуть?

Красивый мужчина по ту сторону зеркала полоснул по нему холодным взглядом. Не поверил. И правильно сделал! Зачем Льву Львовичу какой-то Голливуд, если его и здесь неплохо кормят? Денег хватает на любые капризы. Хоть девочку на «бентли» купить, хоть жену из деревни выписать. И драйва по самые уши.

— Одна работа чего стоит. А конкуренты! А соседи! Один только Николка Семашко чего стоит! С ним водиться — по острию клинка ходить. Всю жизнь — от рассвета до заката! День и ночь на рожон лезет, кавказский пленник, мать твою… Вот где адреналин! Вот где драйв, какого в кино не увидишь. Я уж не говорю о личной жизни. А личная жизнь у меня…

Он расхохотался. Заливисто и сочно, как и положено любимчику жизни. Умному роскошному мужчине в самом расцвете сил. Успешному дельцу. Прожженному цинику. Великому актеру. Режиссеру. По уши влюбленному и любимому.

— Разве что с последним наметились неурядицы. Но… — Лев подмигнул отражению и запел голосом детского любимца кота Леопольда: — Неприятность эту мы переживем…

Услышал звук закрываемой двери — Казенька отправилась на покой. Снова чокнулся, снова подмигнул и продолжил с воодушевлением:

— …между прочим, это мы переживем…

Блеск хрусталя отражался в глянце натяжного потолка, в хромированных деталях мебели, в стеклах постеров и многократно — в зеркальных лабиринтах отражения. Казалось, кабинет и не кабинет вовсе, а ультрасовременный замок ультрамодного феодала, расклонированного крупным тиражом судьбой или Господом Богом для нужд государства и общества. На радость далеким и близким. И, прежде всего, себе любимому. Нет, не Богу, конечно, самому хозяину.

Лев Львович артистичным жестом откинул со лба непокорную чуть седеющую прядь, расслабил узел шейного платка. Налил еще бокал. Подцепил крошечной вилочкой кусочек бри.

— Ну, долго я буду еще ждать?

И удовлетворенно откинулся на спинку кушетки: дверная ручка опустилась вниз. Как и следовало ожидать.

Мягкий свет итальянских бра отразил в зеркале нюансы хозяйского взгляда. Лев готовился к прыжку. Как и полагалось в любовной схватке. Если, конечно, она была настоящей.

Ночное светило выхватило из окна неказистой деревянной баньки на краю участка белое плечо известного политика.

— Ни днем ни ночью никакого покоя! —