Бабушка на секунду задержала на мне пристальный взгляд, но я лишь продолжал улыбаться. Так что она просто ещё раз кивнула, после чего отвернулась и пошагала прочь.

Пальцы впились в подлокотник кресла до боли в ногтях. Нет, я понимал, что семья не должна быть априори на моей стороне.

Но чтобы даже бабушка, которую я с самого детства считал, фактически, единственным адекватным родственником, была в курсе всего того дерьма, что творила Пайра и тоже желала мне в лучшем случае потери даже минимальных шансов на лучшую жизнь, а то и даже смерти?

Это уже как-то перебор, нет? Я чем такое заслужил?

— Как поживаешь, Лейран? — сразу после того, как Патрисия отошла, ко мне со своей фирменной кривой ухмылкой шагнул Кариан. — Как твои ножки? Не болят?

Подойди он ко мне первым, я бы постарался отделаться от него как можно быстрее. Но после разговора с Патрисией из глубин души поднялось нестерпимое желание рвать и крушить. Если не делом, то по крайней мере словом.

Изначально я собирался просто отсидеться в углу, отбивая направленные на меня атаки. Но этой тактики, неплохо работавшей на протяжение всех шестнадцати с половиной лет, теперь, похоже, было недостаточно.

Чтобы зажить спокойной жизнью, будучи уверенным, что меня никто не посмеет укусить ни одна вшивая псина, мало было бесконечно отгонять стаю собак палкой. Я должен был взять как минимум гребаный пугач, а лучше дробовик, ворваться в толпу этих шавок и показать им, что такое настоящий страх.

— Я — просто прекрасно, Кариан, — мой голос, намеренно повышенный на пару тонов, разнёсся по залу. — Ножки не болят. Спасибо, что поинтересовался. Кстати об этом. Скажи, насколько сочными были ножки попугайчика Митрина?

— Так это ты убил моего попугая⁈ — перекрыв мой голос на пару десятков децибел, сотряс зал рёв тридцать шестого отпрыска семьи иф Регул.

Через толпу к нам начала проталкиваться могучая, почти двухметровая фигура.

— Сволочь, ты поклялся держать это в тайне! — зашипел на меня Кариан.

— И что ты сделаешь? — моя улыбка растянулась до самых ушей. — У меня нет попугайчика! Кстати, Зейн! — тридцать пятый ребёнок Рагана иф Регула, и так с удивлением пялившийся на меня, вопросительно поднял бровь. — Помнишь ту девушку, Наялу, кажется, за которой ты ухлестывал, а она вдруг испарилась? Кариан рассказал ей, что у тебя сифилис и даже притащил безносую шлюху, которую ты якобы трахал в качестве доказательства!

Гул толпы братьев и сестер иф Регул, и так довольно громкий, стал похож на звучание огромного растревоженного улья диких пчел.

С самого детства воспитывавшиеся в атмосфере жесточайшей конкуренции и закона «сильный слабого съест», самовлюбленные, эгоистичные, гордые до нельзя. Ублюдки, не способные хотя бы немного подумать и понять, что этот закон джунглей предполагает ещё и ответственность за свои действия, а не только право измываться над слабыми.

Да, у них были свои тараканы, свои скелеты в шкафах, свои горести и травмы. У каждого из них. Но это их не оправдывало. Тяжёлый личный опыт должен был стать стимулом для того, чтобы с пониманием относиться к чужим тяготам, а не поводом вымещать на других свои подавленные комплексы.

Я долгие годы терпел. Не заходил дальше простых оскорблений. Потому что думал, что так смогу, рано или поздно, избавиться от всех раздражающих факторов и зажить, как и хотел: мирно и тихо.

Но, похоже, мой отец, не Раган иф Регул, а отец с Земли, сказавший мне однажды: «Если хочешь, чтобы тебя унижали — поддайся на унижение, если хочешь, чтобы тебя считали пустым местом — безропотно терпи, а если хочешь, чтобы от тебя отстали — бей первым», — был максимально прав.

Я не мог ударить в буквальном смысле. И мои остроты, хотя и были довольно изобретательны благодаря многолетнему опыту, в лучшем случае оставляли меня и моего оппонента при своём.

Однако у меня была возможность надавать своим братьям и сестрам хороших тумаков. Их собственными руками.

Масштабная междоусобная война тридцати восьми отпрысков семьи иф Регул официально стартовала.

И я был готов упиваться порождаемым мной хаосом столько, сколько получится.

Глава 17

Разумеется, я не был гением преступного мира, знавшим все и про всех.

Та информация, которой я сейчас пользовался, была плодом многих лет внимательного, по мере возможностей, наблюдения за окружением самостоятельно и через Дзинту и Гинту. И все равно её было даже близко недостаточно, если бы я решил взбудоражить толпу обычных людей.

Однако против своих старших братьев и сестер, среди которых из-за атмосферы особняка иф Регул и влияния таких же, как они, собственных старших, буквально у каждого были какие-то психологические травмы и комплексы.

Да, большинству из них все эти тараканы не особо мешали жить. Принадлежность к пусть побочной ветви, но все-таки одного из сильнейших кланов королевства и сопутствующие этой принадлежности статус, возможности и отношение окружающих, отлично все это компенсировали.

Настолько отлично, что, окажись кто-то из них в обычном обществе, на классическом светском рауте, на то, чтобы поколебать его психику и вывести из себя, не хватило бы даже новости вроде смерти Пайры. Тем более что яркие эмоции, мешавшие нормально использовать Поток, у Регул также считались признаком слабости.

Готов был поставить оставшиеся пальцы на своих руках, что, услышав о самоубийстве их матери, большинство из моих братьев и сестер лишь скорчили скорбное лицо и сказали: «Как ужасно!» — не проронив при этом и слезинки.

Потом, оставшись наедине с самими собой, они, возможно, наорались, нарыдались и накрушили всего вокруг вволю, вымещая поднявшуюся в груди бурю эмоций. Но на публике они оставались образцами хладнокровия — так их учили и в особняке семьи, и потом, во время «трёх лет».

К их огромному сожалению, нынешняя ситуация была, вероятно, единственной, когда их непробиваемая защита становилась тонкой, как яичная скорлупа. А все потому, что вокруг них вдруг собрались все то, что когда-то и спровоцировало большинство их психологических блоков.

Не считая Гарпана и ещё двоих-троих самых первых детей Рагана иф Регула, которым повезло избежать издевательств со стороны старших братьев и сестер, потому что старше них никого не было, все остальные так или иначе прошли через эту «жестокую школу жизни».

Уверен, даже Шейран, тот самый сын маминой подруги, который на первый взгляд был идеален во всем, хранил где-то в самом глухом чулане своей памяти воспоминания о чем-то