— Это означает, что наши аннамские голодранцы завладели оружием, которое Германия использовала во время войны, — заканчивает за меня Эдвард.

— И это очень серьезно, — хмурится генерал Марселье. — Нас ждет что-то страшное.

Глава двадцать первая

Несмотря на все предостережения, высказанные генералами и Суан Ши, праздник решили не отменять. Меня нисколько не удивило подобное решение властей, сейчас, когда воздух искрил от напряжения в обществе, простым лаосцам чествование их владыки было необходимо, как воздух. Зажечь светильники, сплести душистые гирлянды из жасмина и лотосов, поднести Будде свои молитвы и подношения. Это питало землю Лаоса, бежало по ее венам подобно полноводным рекам. Отнять возможность чествовать национальные праздники означало нанести местному населению такое оскорбление по сравнению с которым лопнувшие в один день банки и обесценивание денег покажется безобидной нелепицей. И французский губернатор хорошо это осознавал.

Бархатная ночь легла на изумрудные холмы плантаций. Небо было в звездах, но затянуто легкой дымкой тумана, и оттого огромная южная луна светилась золотым ореолом.

Не хотелось спать. Тревога, негодование, обида сплелись в крепкий ядовитый узел в груди и жгли нестерпимо.

— Чаонинг, время гасить лампы, — голос Пеи выводит из глубокой задумчивости, и я перевожу взгляд с серебристых вод реки на нянюшку.

Пея стояла рядом и смотрела тем особенным взглядом, в котором соединились воедино мудрость, сострадание и глубочайшее смирение. Невольно тянусь к ней и сжимаю сухую руку, слова рвались из горла, но так и остались несказанными. В тени комнаты пряталась тонкая фигурка Парамит, когда-то главная красавица плантаций, она превратилась в жалкую тень себя прежней. Чудесные волосы, похожие на индийский шелк, были коротко острижены.

— Я попросила позволения у вашего батюшки уйти в монастырь и посвятить свою жизнь служению Будде, — шелестит ее голосок.

— Парамит, зачем?! — с мольбой кидаюсь к ней, и, презрев все предрассудки, крепко сжимаю в объятиях.

— Слишком тяжело, — шепчет она и показывает в область груди. — Вот тут тяжело, чаонинг.

А я глотаю слезы и не знаю, как ее остановить, она слабо улыбается, и я обреченно возвращаюсь в кресло перед зеркалом.

От булавок и черепаховых заколок разболелась голова, и, уловив мое настроение, тонкие пальчики Парамит проворно освобождают меня от этой ноши. Черные тяжелые пряди рассыпались по обнаженным плечам, и я тряхнула головой, непокорным движением, словно в детстве, когда моя мать Кашви Маре расплетала наши с Джи косы, напевая старинную песнь на санскрите. Тонкая стройка благовоний тянется из нефритовой курильницы в виде слона. И, вдыхая терпкий аромат сандалового дерева и жасмина, понимаю, что я дома, но вместо радости, сердце больно сжимается, а к глазам подступают слезы.

Я сбежала из дома Эдварда. Да, просто оставила в комнате записку, в которой кратко и сухо говорилось, что наша с Эдвардом сделка более не имеет смысла, и я возвращаюсь к отцу, а на развод подам через отцовского поверенного. Предварительно я отправила запрос в банк «Восточный». Призрачная надежда на получение материнского наследства все еще не оставляла меня. Ведь те восемьсот тысяч пиастров могли в корни изменить мою жизнь. Но увы! Мировая экономика играла против меня. С каждым новым днем приходили все более тревожные вести, пугало еще и то, что Джи больше не писала.

Отец сильно изменился за последний месяц. Курил почти непрестанно, дома не ночевал, а уезжал с Чао Конг и другими надсмотрщиками в дальние плантации и пропадал там. Правда, к удивлению, кредиторы перестали его терзать. Более того, он прикупил несколько абсолютно новых барж для перевозки хлопка и тростника. На мои расспросы, Эдмонд Маре в своей манере лишь раздраженно пыхтел и напоминал о том, что женщинам не положено совать носы в финансовые дела. Еще сильнее пугало, что он сделал Даниэля равноправным партнером. Правда, брат быстро освободил себя от обязанностей посещать плантации лично, перепоручив или проще говоря скинув все на плечи отца.

Моего возращения домой отец казалось не заметил. Лишь хмыкнул, выпуская сизую табачную струю и сощурил зеленые глаза.

— А я предупреждал тебя, Киара, что все англичане — подонки.

И снова уткнулся в свои бумаги. О Джии он особо не беспокоился, считая, что такие богатые люди, каким являлся Рой Томпсон, даже в Великую депрессию не пропадут. И как же мне хотелось верить ему!

— Вы готовы ко сну, чаонинг, — прошептала Парамит, заканчивая натирать мои виски розовым маслом.

— Хорошо, можете идти, — говорю, глядя невидящим взглядом в зеркало, в котором словно в чистом лесном озере, отражалось сияние моих волос и блеск глаз.

Пея и Парамит задержались, я спиной ощущала их взгляды. Мои верные лао слишком хорошо знали свою чаонинг, чтобы по оттенкам голоса или наклону головы различать настроение. Да и шутка ли, вернуться в отчий дом из дома мужа? Среди лаосцев такое считалось несмываемым позором. Если жена была столь неугодна мужу, что он возвращал ее, это означало, что она проклята. Навеки теперь нести ей несмываемое клеймо. Разница была лишь в том, что я сама бежала прочь от Эдварда. С каждым новым днем и особенно ночью оставаться рядом с ним под одной крышей, знать, что нас разделяют всего две двери и коридор стало пыткой, выжигавшей все внутри страшным огнем. Но окончательное решение было принято мной через несколько дней после той поездки в джунгли вместе с генералами. Да, теперь я знаю, почему бежала…

Сцепляю пальцы и облокачиваюсь горячей головой о руки. Передо мной на столе лежала россыпь из осколков жизни. Ларец, инкрустированный эмалью и жемчугом, подарок матери на восемнадцатилетие, в котором я хранила теперь драгоценный убор, подаренный отцом, рядом сиротливо мерцало небольшое зеркальце в серебряной оправе, которое Джи подарила мне на праздник Тет, и тут же лежало тонкое кольцо, снятое с безымянного пальца.

Сжимаю виски и бросаю взгляд на кровать, там белел листок, принесенный сегодня утром Базу. Даже в сумерках комнаты вижу ровную строку, написанную твердым почерком Эдварда. Всего четыре коротких слова: «Если ты этого хочешь».

Не в силах вынести волнения вскакиваю с места и мечусь по ковру, словно тигр в клетке. Давным-давно, Джи сказала мне, что если мужчина не любит женщину, он легко ее отпускает. В моей сестре была та особенная мудрость, дарованная матерью природой. Эта мудрость помогла ей различить в Рое Томпсоне, мужчине намного старше ее, достойного человека и выйти за него замуж. Я же… Чего я ждала? Эдвард не любил меня. Возможно, что хотел, но этого было недостаточно. Недостаточно, чтобы мне стать его настоящей