дрожь. Но в моих силах сделать выбор идти вперед — открыть красную дверь полностью. И я его сделаю. Потому что Норт-Бразер научил меня кое-чему важному.

Пока я стою одна в темноте посреди ночи, а мертвая девочка манит меня за собой на чердак, я вдруг понимаю, что она не пыталась меня напугать. Она просто хотела что-то мне показать. И как бы ни было страшно столкнуться с тем, что ждет меня на чердаке, я должна туда пойти. Если не поднимусь по лестнице, я до конца жизни буду бояться того, что даже не видела. Я до конца жизни буду принимать решения, заранее представляя худший исход вместо реального.

Я открываю красную дверь и ступаю во мрак.

Потому что я наконец поняла, что́ имел в виду папа много лет назад, когда мы сидели на пожарной лестнице и смотрели, как на фоне ночного неба светятся небоскребы, которые он помогал строить.

— Ты такой смелый, — сказала я, думая лишь о том, на какую верхотуру он поднимался.

— Что ты, солнышко, всякий раз, когда я туда забираюсь, я до жути боюсь упасть.

Только сейчас я понимаю смысл его слов.

Только сейчас я понимаю, что страх придает смелости.

Я медленно поднимаюсь по лестнице. По всему видно, что, кроме кота, никто не залезал на чердак уже много лет. Деревянные перила густо оплетены паутиной. С покатого потолка тоже свисает паутина и цепляется за волосы. Я стараюсь отодвигаться от невесомых нитей, но все равно чувствую, как они липнут к коже. Меня передергивает, когда я представляю, как пауки плетут свои сети у меня за ушами и заползают под ночную сорочку. Я вдруг с хрустом на что-то наступаю и, приподняв ногу, подношу свечку к стопе: она испачкана какой-то липкой коричневой слизью. От ужаса и отвращения меня пробирает дрожь, и я едва не бросаюсь обратно к себе в комнату.

Но тут краем глаза я замечаю движение и поднимаю голову как раз в ту секунду, когда полупрозрачное платье девочки-призрака исчезает за высокой башней составленных одна на другую шляпных коробок.

Собравшись с духом, я вытираю стопу о край ступеньки и продолжаю подниматься, внимательнее глядя себе под ноги. И вот я на чердаке: сперва выставляю вперед руку с подсвечником и освещаю край неровного пола, затем осторожно забираюсь туда сама. Здесь пахнет затхлостью, и всё пространство чердака доверху заставлено ящиками, сундуками и старым лабораторным оборудованием. Всё вокруг покрыто толстым слоем пыли, поэтому тут и там, на поломанной мебели и стопках пожелтелых от времени книг, четко видны следы кошачьих лап. Как Царапке удавалось сюда проникнуть? Может, его впускала Кэтрин? В это легко поверить: раз уж она отперла мою дверь, значит, могла и кота впускать на чердак.

— Мр-р-рау! — хрипло мяукает кот, потираясь о мою ногу. Я сажусь на корточки, ставлю подсвечник на пол и глажу Царапку по голове. Он начинает мурлыкать, и я беру его на руки и впервые за всё время смотрю на него вблизи. Он грязный, да, но я вдруг понимаю, что, скорее всего, он уже старенький и не может как следует вылизываться. Еще я замечаю, что у него мутные глаза, а значит, он почти полностью ослеп. Наверное, поэтому он и ходит за мной повсюду по пятам. И тут все недобрые чувства, которые я питала к коту, в один миг исчезают. Я испытываю лишь жалость и грусть.

— Прости меня, — говорю я, продолжая гладить его по голове. — Я скверно с тобой обращалась.

В ответ Царапка с силой трется головой о мой подбородок. Когда он начинает ерзать на руках, я осторожно спускаю его на пол.

Динь-дилинь-динь-дилинь — звенит колокольчик откуда-то из-за груды старья. Звон звучит ближе, но тише. Царапка многозначительно мяукает, затем делает несколько шагов вперед. Заметив, что я не иду за ним, он останавливается и, обернувшись, снова мяукает.

— Вы заодно, верно? — спрашиваю я.

Вместо ответа кот исчезает в темноте. Я поднимаю с пола подсвечник и следую за Царапкой. Когда я прохожу мимо большой покрытой плесенью коробки, из нее доносится приглушенное звяканье стекла. Сбоку на ней виднеется поблекшая надпись «Пробирки для крови», но я не разрешаю себе поддаваться панике и продвигаюсь вперед по свежим отпечаткам лап. В огромном треснутом зеркале мое отражение неестественно искривляется. Я протискиваюсь мимо холщового манекена без головы. Рядом с ним лежит другой, размером с ребенка. Плечи у него разошлись по швам, и пол рядом усеян набивкой из конского волоса, вылезшей из прорех.

Половицы скрипят. Тени вытягиваются. Силуэты в темноте покачиваются туда-сюда. Но меня этим не остановить. И это не значит, что я не боюсь. Еще как боюсь. Но я иду вперед несмотря ни на что.

Колокольчик снова звенит, уже совсем близко. И еще тише — словно тот, кто в него звонит, устал.

Царапка запрыгивает на покосившийся стол для осмотра и соскакивает с другой стороны. Я оглядываюсь: надо как-то его обойти. Когда же я оборачиваюсь, Кэтрин уже здесь, прямо напротив меня по другую сторону стола.

Мокрые волосы по-прежнему липнут к ее лицу. Белая ленточка, которая раньше украшала кончик длинной косы, вся грязная. В тусклом свете свечи ее бледная кожа отливает голубым, взгляд потух.

Но она улыбается, и явно искренне. Она не хотела меня пугать. Просто выглядит она страшно, и с этим ничего не поделать. Я сама виновата, что не поняла этого сразу.

Кэтрин медленно поворачивается, будто двигаясь сквозь толщу воды, и показывает рукой куда-то влево. Я делаю глубокий вдох и, опустившись на четвереньки, заползаю под стол. Кожаные ремни со сломанными застежками, свисающие по краям стола, скребут по спине. Перебравшись на другую сторону, я встаю, отряхиваю колени и облегченно выдыхаю. Подняв подсвечник, осматриваюсь.

Я не сразу замечаю девочку — она сидит наверху громадного пароходного кофра, скрестив лодыжки. Она стала почти прозрачной. Если не знать, что она здесь, ее силуэт можно было бы принять за игру света и тени. Я вижу сквозь ее тело латунные каркасы старых кроватей и покрытые пылью вазы.

Из ниоткуда появляется Царапка и вспрыгивает на то место, где должны быть едва видимые колени Кэтрин. Она улыбается и гладит кота по голове. Тот жмется к ней и мурлычет, будто и правда чувствует ее прикосновения. И вот ее силуэт совсем бледнеет, и она просачивается сквозь кофр.

Глава 29

После исчезновения девочки Царапка остается сидеть один на крышке кофра. Морда у него удивленная. Кот озирается, будто