«Бог — наша мощная крепость». Солнце заливало светом палубу, пассажиры пели. В голубом небе реяли американские флаги.

Меньше чем через час почти полторы тысячи человек будут мертвы.

Многие погибли в первые пятнадцать минут пожара в давке из-за поднявшейся паники. Выживший четырнадцатилетний мальчик сказал, что сообщил капитану о пожаре, когда пароход проплывал мимо острова Блэквелла напротив Восемьдесят третьей улицы. Капитан велел ему замолкнуть и не лезть не в свое дело, а позже категорически всё отрицал.

Но дальнейшее отрицать невозможно: вместо того чтобы направить пароход на мелководье, капитан повел «Генерала Слокама» в сторону острова Норт-Бразер на всех парах, отчего пламя разгоралось всё сильнее и сильнее. Капитану удалось спастись, и потом он оправдывал свое решение тем, что неоднократно пытался причалить, но ему не давали из-за опасений, что огонь перекинется на пристань.

Прогулочные и торговые судна проплывали мимо объятого пламенем парохода с холодным равнодушием, лишая перепуганных женщин и детей возможности спастись. Даже сильный пловец не смог бы удержаться на плаву в коварных водах Хелл-Гейта, а большинство пассажиров и вовсе не умели плавать. Потушить пожар не представлялось возможным. Все пожарные шланги оказались дырявыми, а члены экипажа, которых никто не тренировал на пожарных учениях, попросту спасали свои шкуры. Утонул только один стюард: его утянул на дно мешок с монетами.

Пассажирам ничего не оставалось, кроме как прыгать в воду. Почти все полки, на которых должны были храниться пробковые спасательные круги, оказались либо пусты, либо завалены старым хламом и мусором. Некоторые спасательные круги были набиты обрезками металла вперемешку с пробковой трухой — дешевый трюк, чтобы пройти проверку на безопасность по весу. Несколько спасательных шлюпок оказались привязаны к палубе, и охваченным паникой людям не удалось спустить их на воду. Роковую роль сыграл даже свежий слой краски: она была легковоспламеняющейся, и огонь в считаные секунды распространился по всему судну.

Выжившие описывали, как пламя пожирало детей. Как матери бросали младенцев воду, и те тонули у них на глазах. Полный радости и веселья речной круиз обернулся кошмаром. Конечно, были и истории героизма. Одиннадцать мужчин из бронкского яхт-клуба спасли 110 утопающих. Персонал и пациенты на острове Норт-Бразер снова и снова бросались в реку, чтобы вытащить как можно больше людей. Всю ночь на кухне риверсайдской больницы готовили суп для выживших.

Но на каждое доброе дело или счастливую концовку приходится десяток печальных историй. Неисчислимо много детей осиротело. Неисчислимо много детей сгорело. В Маленькой Германии осталось много отцов, которые меньше чем за час потеряли свои семьи и так и не узнали, страдали ли их близкие перед смертью.

Я закрываю книгу вся в слезах.

Несколько недель на острове я усердно собирала кусочки мозаики. Рассматривала каждый кусочек со всех сторон и гадала, подойдет ли он. Но дело в том, что картинка, которую я хотела собрать, ненастоящая. Ее никогда не существовало. Быть может, все это время я знала правду, но страшилась ее увидеть.

Вытерев щеки тыльной стороной ладони, я наконец открываю страницу, заложенную лентой. Мне на колени выпадает газетная вырезка, и я тянусь к ней рукой, чтобы прочесть, но мой взгляд падает на фотокарточку в книге.

Берег реки, усеянный телами. Они накрыты простынями, из-под которых виднеются башмаки и края платьев. Справа стоит дерево.

Я прищуриваюсь: за деревом на заднем фоне виден дом.

Этот берег. Этот дом. Это чердачное окно.

И высокая фигура человека, осматривающего одну из жертв.

Мой отчим.

У меня сжимается сердце от нахлынувшей грусти, и я снова вытираю глаза. В тексте рассказывается, что спустя несколько часов после трагедии тела погибших получалось доставать из воды медленнее. Но в пять часов начался отлив, и мертвых стало выносить на берег. Предполагали, что отныне при каждом отливе на берег Норт-Бразера еще долго будет выбрасывать скорбные подношения.

Я вспоминаю шлифованные стеклышки в доме и ночные прогулки отчима по пляжу, вспоминаю записи, найденные в его кабинете. Доктор Блэкрик заступил на должность главврача спустя несколько месяцев после выпуска этой книги — спустя несколько месяцев после того, как напечатали эту фотографию, на которой он ищет среди погибших свою семью.

Я стараюсь успокоиться. Меня переполняют чувства. Но я близка к финалу — и должна закончить начатое и ради Кэтрин, и ради себя.

Вырезка из газеты на немецком — судя по дате, она вышла через несколько недель после трагедии.

После того как папа увидел на реке горящий пароход, он говорил об этом не переставая. Он следил за заметками в газетах, но американским газетчикам быстро наскучила эта тема. Безусловно, случилась трагедия, но тем не менее все жертвы оказались иностранцами. А на горизонте маячила война, и нужно было писать о политических скандалах и о том, почему женщинам не следует давать право голосовать.

Но разве немецкие газеты Нью-Йорка могли писать о чем-то другом? Такое горе не проходит ни за несколько недель, ни за несколько месяцев, ни за несколько лет, ни даже за несколько десятилетий. Об этом будут помнить следующие поколения. За один день они потеряли всю свою общину.

Я смотрю на колонку, пробегая глазами незнакомые слова. В центре напечатаны две овальные картинки в цветочных рамках. У женщины волосы уложены в высокую прическу, а спереди завиты кудряшками. На воротничке круглая брошь. Со второго портрета на меня глядят в упор темные глаза девочки.

Я ожидала этого. Я уже догадалась, что найду на этой странице. И все же мое сердце сжимается от боли.

Потому что я узнаю эти глаза, эти тонкие брови. Узнаю волосы, заплетенные в косу, и усмешку.

Под портретами написано:

Frau Emma Blackcreek und Tochter Katherine

Мне и без знания немецкого понятно, что это значит. И всё остальное тоже можно не переводить. Это жена и дочь доктора Блэкрика. Они погибли на пароходе «Генерал Слокам».

Глава 30

Я сидела около папиной постели. Мне было семь. Осень только началась, и в квартире было прохладно, поэтому мы закутались в одеяла и читали вслух книжку Артура Конана Дойла. Она называлась «Собака Баскервилей». По правде говоря, там попадались сложные для нас обоих слова, но я изо всех сил старалась помогать папе их разобрать.

— От… отпечатки? — неуверенно спросил папа.

Я наклонилась и вгляделась в страницу.

— Да, верно.

Папа поднял книгу поближе к себе, довольно ухмыляясь, и вдруг закашлялся.

Встревожившись, я закусила губу.

— Может, хватит на сегодня? Мама сказала, тебе надо отдыхать. Да и история становится страшной.

Папа улыбнулся.

— Хочешь