Бесконечные вопросы и противоречия.

Теперь Джейми просто существует где-то, и я не знаю, что он делает, чем занимается. Иногда я так по нему скучаю, испытываю физическую боль в груди. После того как он уехал от меня тем вечером, я побежала к себе в номер настолько расстроенная, настолько рассерженная на него, что до утра проплакала. Разумеется, я сердилась не на него, я сердилась на себя саму. Я удалила его номер из списка контактов, лишь бы причинить себе еще большую боль, лишь бы оборвать все возможности контакта – да и вообще он больше никогда не захочет со мной разговаривать.

* * *

Мой день не становится лучше.

Говорят, время лечит. Кто бы так ни говорил, они порют откровенную чушь. Ничто и никогда не становится лучше. С каждым годом жалит чуть больнее, как укусы крапивы на коже: переносимо, но часто от поверхностных ран невыносимее. Как порезы от бумаги – острый, интенсивный взрыв боли время от времени. Да, сильная, разрушающая душу боль рассеивается, но мелкие напоминания причиняют боли не меньше. Вот, например, у тебя все хорошо, а потом вдруг испытываете укол в сердце, когда тебе улыбается маленькая девочка, похожая на нее. Или покупаешь в магазине продукты и упаковка ветчины с дурацкой мордочкой плюшевого мишки напоминает о том, как она готовила бутерброды для пикника.

Пятница, 3 декабря 1993 года

Прошло двадцать два года с тех пор, как мама умерла. Двадцать два года.

С папой тут всегда неловкая проблема. Он не хочет об этом говорить. Мы с Эбони всегда ходим вместе на кладбище и кладем цветы – столько красивых и пестрых, сколько сможем найти. Не имеет значения, какие именно цветы возлагать, она любила все без разбору. Мы с Эбони сидим там какое-то время, закутанные в шарфы и пальто, рассказываем, чем занимались весь год. У нас такой обычай. Мы знаем, что это нелепо. Для нас обеих все заканчивается слезами, на прощание мы обнимаемся. Каждая из нас ходит и по отдельности, но об этом мы не разговариваем, это слишком личное.

Сегодня на удивление солнечно. Маме бы понравилась погода. Стоит холодный, но ясный день, когда сойдет с рук надеть разом солнцезащитные очки и шарф – и это будет смотреться не вульгарно, а, напротив, стильно. Я дважды обнимаю моих малышек, когда они просыпаются. Мне жаль, что мама их не видит. Эви в свои четыре года болтает без умолку. Нашему последнему пополнению, Аделаиде, только что исполнился год. Обе – точная копия меня… и мамы.

Ближе к полудню заявляется Эбони с Джудом и Джетом, которым теперь семь лет и пять. Дети воркуют друг с другом, пока мы пьем кофе и болтаем о пустяках, лишь бы отвлечься от очевидного. Тон задает по большей части Эбони. Она недавно завела дружбу с женами и подругами очень богатых футболистов, чьи дети ходят в местную частную школу, так что понемногу становится полноправным членом местной «крутой клики».

– Я тебе такое расскажу, Стеф, ты не поверишь, какой скандал разразился в этом кругу, – шепчет она, расширяя глаза.

– Еще как поверю, – отвечаю я.

– Нет. Серьезно. Там такая драма. Такие вещи… – говорит она, подаваясь ко мне.

Я смеюсь над ее увлеченностью. Она поглощена сплетнями.

– И какие же? – спрашиваю я. Я знаю, что ей отчаянно хочется рассказать.

– Любовные интрижки, наркотики… – с придыханием говорит она, оглядываясь, чтобы удостовериться, что в пределах слышимости нет ни одного ребенка. – Обмен партнерами!

Я изображаю наигранно шокированную мину, которую сестра воспринимает неожиданно всерьез. Меня не назовешь самой большой оторвой в округе, но я никак не возьму в толк, почему такое поведение так тревожит Эбони.

– Ничего себе! Думаешь, Уилл на такое пойдет? – спрашиваю я.

– Что?

– На обмен партнерами? Никогда бы про него такое не подумала. Я знаю, что ты хочешь расширить круг общения, но обмен партнерами – это малость чересчур. – Я с трудом сдерживаю смех.

От одного только предположения вид у Эбони делается смертельно испуганный.

– Господи! Нет!

– Хорошо. И вообще я думаю, это не твое. Ты была бы просто ужасна. Тебе бы понадобился миллион антибактериальных салфеток, чтобы подтереть бардак.

– Стеф! Ну, честно! Что, так надо было говорить гадости?

Я разражаюсь смехом и не могу остановиться. Если нельзя посмеяться над младшей сестрой, то над чем вообще можно? Толика комизма и разрядки – как раз то, что мне сейчас нужно.

Мы устраиваем детей в гостиной, посадив их в триста четырнадцатый раз смотреть «Красавицу и чудовище». Эбони мюзикл до смерти надоел, но я его люблю. Я настаиваю на том, чтобы мне позволили подпевать всем песням, и всегда плачу в конце. Мама тоже любила мюзиклы, мы часто смотрели их вместе. Ей бы понравилось смотреть их с внуками.

Этот фильм я использую, чтобы объяснить Эви, что красота не самое важное в жизни. Она родилась с небольшим красным пятном на скуле, и сейчас она на той стадии, когда дети спрашивают, почему они отличаются от других. Мы говорим ей, что ее поцеловала фея – мама говорила, что именно это случилось с ней самой. У нее на теле было несколько шрамов, и она рассказывала, откуда они взялись: тот на брови, где не росли волоски, и серебристый в нижней части спины. Я так и не узнала, откуда они на самом деле, но, зная мою маму, наверное, что-то веселое.

Папа использует возможность спросить, были ли мы на ежегодных проверках в больнице, мы обе были. Мы не решились бы пропустить хотя бы одну. Возясь на кухне, где готовит всевозможные детские сэндвичи, папа спрашивает, как продвигаются мои сеансы у психотерапевта. Я лгу, мол, «хорошо». Я не была у Джейн с той ночи, как поссорилась с Джейми.

Не знаю, то ли от того, что сегодня годовщина, то ли еще по какой-то причине, но я чувствую такую… пустоту. Я сижу в огромном белом кресле, обнимаю Аделаиду, смотрю фильм на DVD, но испытываю одну лишь опустошенность и горе. Словно бы мне не хватает кусочка пазла.

Я никак не могу сообразить, как и когда началось то, что вылилось в чистое безумие. Ну, надо признать, сорваться в Хитвуд-Холле было не самым удачным началом, но путь-то я потеряла еще до того. А теперь мне кажется, что я в ловушке бешеной обиды, несчастья и драмы и не знаю, как выбраться. Не знаю, как все исправить.

Тот факт, что Джейми больше нет в моей жизни, я оправдываю, твердя себе, мол, он бездушный, раздражающий придурок. Но я знаю, что это неправда. Самое худшее то, что в моей жизни его нет по одной лишь причине, и причина эта – в том, что я ревнива. Вот именно. Единственная причина. Простая, старая, зеленоглазая ревность. Не к его жене конкретно. К тому, что у нее он есть, а у меня нет. Она вправе говорить, что Джейми ее муж, но я-то знаю иное: что малая его часть принадлежала мне и всегда будет. Когда все начиналось, я не планировала подобных эмоций. Я думала, что смогу укротить ревность, что она не будет иметь значения. Что я спрячу ее подальше. Я была для него чем-то особенным, и Джейми так многим рисковал, так зачем мне ревновать? Боже, какой я была наивной! Дни и недели уходили за одержимыми мыслями о человеке, которого я видела один раз в год. А я еще притворялась перед самой собой, будто у меня нет с ним романа.