На какое-то время я, наверное, потерял сознание, потому что дальше я ничего не помню. Когда я пришел в себя, то понял, что лежу на берегу, на траве, а рядом сидит дядя. Он чихал, кашлял и плевался совсем как его старенький подвесной мотор, а его лицо и губы были какого-то странного синюшного оттенка. Глаза дяди налились кровью, дыхание было тяжелым и частым, но он улыбался.

Опустив взгляд, я взглянул на свою ногу, но она была на месте – мне удалось даже пошевелить пальцами. Убедившись, что у меня ничего не сломано, я снова вытянулся на траве и заплакал.

Сквозь слезы я почувствовал, что дядя обнял меня за плечи и прижал к себе. Сердце у него стучало как сумасшедшее, к тому же он никак не мог отдышаться.

– Дядя… – Я потянул его за мокрый рукав и заплакал еще сильнее. – Дядя Уилли… Ты же мог… мог умереть!..

Он попытался усмехнуться, но только выплюнул очередную порцию мутной воды.

– Не мог, – проговорил он наконец. – Один раз я уже был мертв, а дважды не умирают.

– Но… но ты оставался под водой больше трех минут!

– Правда?

Я показал ему на циферблат часов и кивнул.

– Что ж… – Рукавом рубахи он вытер выступившую в уголках губ пену. Рубашка у него была изодрана буквально в клочья – очевидно, он цеплялся ею за подводные корни и сучки. – Для меня это определенно рекорд.

За время моих скитаний по приемным семьям и интернатам я не раз сталкивался с мужчинами, которые должны были стать моими воспитателями и опекунами. Они были очень разными – эти люди, но у них была одна общая черта: все они много обещали и нарушали слово еще до того, как я успевал поверить в обещанное. В конце концов я научился обращать на них и на их слова не больше внимания, чем на прилипший к подошве комочек жевательной резинки.

До сегодняшнего дня.

– Но… почему?

Дядя снова прижал меня к себе, так что его лицо оказалось в нескольких дюймах от моего, потом отвел в сторону упавшие мне на глаза волосы и вытер мои слезы согнутым грязным пальцем. Я видел – он изо всех сил старается улыбаться, но его дыхание все еще было затрудненным и хриплым. В конце концов дядя снова откашлялся и сплюнул. В его глазах промелькнуло какое-то странное выражение, и на мгновение я увидел перед собой сломленного и несчастного человека, которому очень одиноко жить в этом мире. Совсем как мне.

Наконец он сказал:

– Потому что у меня нет никого дороже тебя, Чейз.

И вот тогда, в объятиях этого странного человека, который неловко, но крепко прижимал меня к своей груди, я впервые позволил себе надеяться, что мой настоящий отец никогда не объявится.

В каюте моей яхты обычно слышны лишь плеск воды за бортом, скрип снастей, в которых гуляет ветер, да изредка – далекий гул автомобильных моторов. Большую часть времени вокруг моего дома на воде стоит полная тишина, поэтому, как только я услышал, что в пять часов утра кто-то карабкается на борт, я тут же проснулся и, не зажигая света, снял с полки «ремингтон-870». Убедившись, что дробовик заряжен, я присел возле дверцы двигательного отсека, откуда мне был отлично виден ведущий с палубы люк. Пару секунд спустя по стеклу люка скользнула тень. Чья-то рука нащупала задвижку, сдвинула в сторону, и люк открылся. В проеме появилась длинная нога, нащупывавшая ступеньку. Потом появилась вторая нога, и я, стараясь действовать как можно тише, снял ружье с предохранителя. Даже в темноте мне была хорошо видна пара белых кроссовок, которые осторожно спускались по лестнице. Наконец ночной гость ступил на пол каюты, и я вскинул ружье, целясь фута на четыре выше кроссовок.

– Чейз! Ты тут? – раздался в темноте знакомый шепот, и я почувствовал, как от слабости у меня подогнулись колени, а на лбу выступила испарина. Ч-черт!.. Я включил свет и увидел Томми, которая, щурясь, стояла прямо напротив меня. Опустив ружье, я поставил его на предохранитель и произнес слегка дрожащим голосом:

– Слушай, что ты тут делаешь?.. Я же тебя чуть не застрелил!

– Что ж, – проговорила она, снимая с головы капюшон толстовки. – Даже такая смерть лучше, чем от Альцгеймера.

– Что ты тут делаешь? – повторил я, тщетно пытаясь унять дрожь в руках. Только теперь я заметил, как тепло она одета; на дворе стоял июнь, поэтому даже по ночам температура не опускалась ниже семидесяти пяти[41]. —И, кстати, неужели тебе не жарко?..

Не отвечая, Томми оглядывалась по сторонам.

– Однажды я снималась на похожей яхте, – заявила она наконец. – Только та была, конечно, гораздо шикарнее. Она принадлежала одному модному пластическому хирургу из Беверли-Хиллс: все диваны были кожаные, стены – из красного дерева, душевая комната – из мрамора…

Я покачал головой и убрал ружье на место.

– Слишком много информации.

Томми пожала плечами.

– Это было в другой жизни, в другой реальности. Я ей больше не принадлежу и рада этому. – Она сняла с шеи что-то вроде тонкого шнурка и скомкала в руке. Потянув меня за руку, Томми усадила меня на кровать и опустилась рядом.

– Я хочу, чтобы ты сохранил это для меня, – проговорила она и, накрыв своей ладонью мою, сунула шнурок мне в руку.

– Что это? – На шнурке, который она сняла с шеи, висел небольшой блестящий ключ с очень сложными бороздками. Несколько секунд я смотрел на него, потом перевел взгляд на Томми. – Что ты задумала?

Вместо ответа она крепче прижалась ко мне. Ее сердце билось слишком часто, по лицу стекал пот, однако она и не подумала снять свою толстовку из толстого трикотажа.

– Не сейчас, – проговорила наконец Томми и, взяв у меня шнурок, решительным движением надела его мне на шею. Он был достаточно длинным, так что ключ болтался чуть ниже моей груди, и я невольно подумал, что в начальной школе точно так же, на шнурках, носили ключи от дома некоторые из наших одноклассников, чьи родители работали до позднего вечера.

Томми похлопала по ключу раскрытой ладонью.

– Ну вот и отлично, – сказала она. – Хоть какое-то украшение для твоей цыплячьей груди.

– Спасибо, я тоже тебя люблю.

Она неожиданно вскочила, бросилась к лестнице и в мгновение ока вскарабкалась обратно на палубу. Наверху Томми задержалась, чтобы снова заглянуть в люк.

– Ну, что сидишь? Давай за мной!

– Я никуда не пойду, пока ты не объяснишь, что это за ключ и… и от чего он. Вдруг я теперь соучастник какого-нибудь жуткого преступления?

Она звонко рассмеялась и ушла на нос яхты как раз в тот момент, когда над горизонтом появилось солнце.

– Объясню, – услышал я ее голос. – Потом. Скоро…

Я тоже поднялся на палубу и встал рядом с ней.