К ЭТОМУ ВРЕМЕНИ у меня появился менеджер в Мюнхене, который устраивал концерты и вел дела с чешскими властями. Он договорился о моем выступлении в немецком замке Лангенбург, принадлежавшем семье Гогенлоэ, родственникам принца Филиппа, мужа королевы Елизаветы. Прежний принц Готфрид Гогенлоэ был большим любителем музыки и обладал стейнвеевским фортепьяно и старинным клавесином. Он приглашал музыкантов со всего мира играть на них. После смерти Готфрида его старший сын Крафт стал владельцем замка и инструментов и, хотя и не слишком интересовался музыкой, решил продолжить традицию отца. Замок находился высоко на холме в живописной части Баден-Вюртемберга, и я очень обрадовалась, когда мой мюнхенский агент организовал для меня поездку туда на три дня с концертом старинной музыки.

Мне понравился молодой князь: он был очень любезен. Он встретил меня лично по прибытии, и я спросила:

– Как мне обращаться к вам? Ваше высочество?

Он улыбнулся.

– А как бы вы обратились ко мне в Праге?

– Товарищ, – пожав плечами, ответила я.

Он расхохотался, и мы с ним прекрасно общались после этого.

Гогенлоэ был врачом, а его жена, кажется, библиотекарем, и они вели довольно обычную жизнь, пока им не пришлось переехать в замок, унаследованный вместе с титулом. Мне не показалось, что они очень богаты, в замке было страшно холодно, и князь разжег огонь во многих каминах. Держась запросто, он познакомил меня с семьей. Я даже помогла ему вымыть детей.

За обедом он посадил меня слева от себя, и мы болтали без остановки. Он заметил номер на моей руке и спросил о нем. Гогенлоэ не скрывал, что знает многое о лагерях, и выражался совершенно открыто. Многие немцы ужасались и говорили, что ничего не знали. За обедом среди гостей была принцесса Андре Греческая и Датская, пожилая мать принца Филиппа, глухая и полуслепая, но и она вела себя очень дружелюбно и показала мне кукольный дом, с которым играла, точно ребенок.

После концерта в главном зале меня окружили люди, благодаря и прося автограф. Один человек пробился ко мне и вручил шкатулку, завернутую в бумагу.

– Это принесет вам удачу, – сказал он таинственно. – Примите как подарок немца, испытывающего огромный стыд за все случившееся.

Я не успела сообразить, что ответить, и просто поблагодарила его. Он затерялся в толпе.

Придя вечером в отведенную мне комнату, я открыла шкатулку и нашла в ней тяжелое золотое кольцо с печаткой, на которой выгравирован дворянский герб. Я сразу подумала, что не могу принять такой подарок, и поспешила в вестибюль – найти этого мужчину, но никто не знал, кто он и где он. Несколько лет это оставалось загадкой, пока Виктор не показал мне статью, в которой говорилось, что отец принца, Готфрид, служил в немецкой армии во время войны и отправлен в отставку за то, что участвовал в заговоре 1944 года, целью которого было убить Гитлера.

Я подумала, что, возможно, это молодой князь послал незнакомца подарить мне перстень. Тогда я стала носить его и действительно считать талисманом на удачу.

* * *

Похоже, талисман помог: вскоре я познакомилась со скрипачом Йозефом Суком, человеком на два года моложе меня, с примечательной музыкальной родословной. Он приходился правнуком композитору Антонину Дворжаку и внуком любимому ученику Дворжака, композитору Йозефу Суку. К нему и ко мне обратились люди с чешского телевидения, попросив поучаствовать в передаче, посвященной молодым многообещающим музыкантам. На телевидении меня, к моему удивлению, одели в бальное платье и отвезли к замку, где под углом на склоне, ведущем к реке, был установлен клавесин, и попросили нас обоих сыграть. Мы страшно смеялись над этим, и между нами вскоре возникли дружеские отношения.

Потом мы вместе играли Баха, и сразу произошло какое-то алхимическое слияние. Нам даже не требовались репетиции. Выходило так хорошо, что у меня появилась мысль постоянно работать с Йозефом и еще с одним флейтистом. Но флейтист отказался, так как был уже солистом Чешской филармонии. В итоге мы с Суком решили создать камерный дуэт, и начались наше тридцатилетнее партнерство и совместные гастроли по всему миру.

Йозеф – потрясающий напарник, мы с ним полностью понимали друг друга. Он был галантным, светским человеком с отличным чувством юмора. Его исключили из Академии в пятидесятые, когда он отказался от принудительного рытья окопов, боясь повредить руки. Его наказали, отправив на двухлетнюю военную службу в качестве скрипача. Мы принадлежали к разным слоям общества, но быстро полюбили друг друга, как в свою очередь и Виктор и жена Йозефа – Маренка. Так мы сблизились все вчетвером. Виктор написал концерт для Йозефа и сонату для нас двоих. Он никогда не ревновал меня к Йозефу, понимая, что нас связывает некое мистическое родство.

В тот же год, когда я познакомилась с Йозефом Суком, меня опять пригласили в Великобританию, в роскошную усадьбу человека по имени Робин Бэгот, большого поклонника барочной музыки и особенно клавесина. Он смоделировал и изготовил несколько принадлежавших ему клавесинов и сам играл на них. Его дом, Левенс Холл, находился в Озерном краю. Робин еще мальчиком унаследовал это поместье и немало времени потратил на его реконструкцию и перестройки. Он и его семья тепло встретили меня, а мое выступление прошло с замечательным успехом.

Среди ночи я была разбужена маленькой черной собакой, радостно бегавшей вокруг кровати. Сонная, я лишь подивилась тому, как она проникла сюда, ведь дверь своей гостевой комнаты я заперла, и опять заснула.

Спустившись к завтраку наутро я увидела членов семьи Бэгот в окружении множества собак. «А где черная?» – поинтересовалась я, ничего не подозревая, и все замолкли и уставились на меня.

– Вы ее видели? – спросил Робин.

– Да, – засмеялась я, – она резвилась у меня в комнате.

Мне рассказали, что собака принадлежала к немалому числу призраков, обитавших в Левенс Холле, среди которых имелась также Серая Леди, привидение, игравшее на клавесине. Эта деталь мне весьма понравилась.

БОЛЬШУЮ ЧАСТЬ времени я вела заурядную жизнь, не обедая в замках и великолепных поместьях. Я лишь успевала схватить что-нибудь съедобное в уличном киоске между репетициями и выступлениями. Я была столь занята, что еле находила минуту на что-нибудь еще.

Однажды в 1964 году меня вызвали в министерство и сообщили, что я должна буду учить нескольких английских студентов, прибывающих на год из Оксфорда и Кембриджа по образовательной программе в области культуры, организованной Британским советом. Одного из них звали Кристофер Хогвуд.

Кристофер сперва произвел на меня впечатление чудака: сразу заявил, что в Праге он исключительно ради меня и ему больше ничего не нужно в коммунистическом городе.

Но, конечно, вскоре он влюбился в Прагу и мы стали добрыми друзьями. В следующий раз Кристофер приехал туристическим гидом и признался, что не в силах был дальше переносить разлуку с Прагой.

Дорогой Кристофер мог бы стать великим музыкантом-солистом, однако он понял, что был человеком Ренессанса, и желал сосредоточиться на дирижировании, книгоиздательстве и научных занятиях. Он стал выдающимся дирижером, клавесинистом и музыковедом, основал Академию старинной музыки, в возрождении которой сыграл ведущую роль. После смерти Хогвуда в 2014 году в возрасте семидесяти трех лет его брат писал и рассказывал, что Кристофер не переставал говорить обо мне.