– Аа-а-ааа, – сказал, то есть прохрипел, труп. Я открыла глаза: тело снова лежало неподвижно. Из-под его руки вытекала большая красная лужа.

Стараясь ни к чему не прикасаться, Сашка наклонился над телом и осмотрел его.

– Мертв?

Вместо ответа сын потянул носом воздух. А затем поднял с пола зеленоватую бутылку с узким горлом.

– Скорее, мертвецки пьян, – сказал он насмешливо. И показал мне пустую стеклотару с криво наклеенной этикеткой.

– А… кровь?

– Вино. Как говорил врач пациенту в известном анекдоте: – «В вашем портвейне крови не обнаружено».

– Фф-у, господи….

Страх растаял, и теперь я смотрела на распростертого на полу человека с гадливостью. Неопределенного возраста мужик был одет в омерзительно грязный и продранный во многих местах полушубок из искусственного меха.

Хозяин дома лежал вниз лицом. Нам был виден только его затылок со спутанными сальными, давно не стриженными волосами, и рука, снова ожившая и слабо шарившая перед собой в поисках бутылки.

– В дело употреблен быть не может, – констатировал Сашка, выпрямившись. И, крепко взяв меня за руку, решительно перешагнул через это подобие человека.

Кухня встретила нас спартанской обстановкой: ровно никакой мебели, словно здесь недавно побывали воры. Только вонючая консервная банка, доверху заполненная окурками.

В санузел было даже страшно заглядывать: судя по вони, распространявшейся по всему жилищу, там лопнула канализационная труба.

В первой комнате – стремянка, голые матрацы и на полу несколько прокопченных алюминиевых ложек, перемешанных с использованными шприцами.

Во второй…

– Кто вы? – спросили нас злобно.

Возле рассыхающегося от старости шкафа стояла панцирная кровать со ржавыми спинками. Шкаф и кровать – вот и вся меблировка. На кровати набросано какое-то тряпье, и среди этой ветоши я с трудом разглядела малюсенькое тельце.

В квартире было очень холодно – покрывало вместо входной двери не могло служить заслоном для мартовских ветров, и лежавшая на кровати женщина зарылась в лоскуты, как зябнущий котенок в ворох сухих листьев.

– Кто вы? – в голосе ее не было и тени дружелюбия. Большую часть крохотного, чуть больше моего кулака, личика с нездоровым румянцем занимали огромные карие глаза.

– Мы из собеса, – поспешно сказала я первое, что подсказала мне интуиция.

С детства разбитой параличом Любе Синельниковой было тридцать шесть лет, но, если бы вы этого не знали, то ни за что не дали бы бедняжке больше двенадцати. Приблизившись к ней, я чуть было не уронила прислоненные к кровати костыли.

– Мы из собеса, – повторила я. – Временно. Замещаем вашего соцработника, Серафиму Чечеткину. До тех пор, пока она не выйдет из больницы. Пришли познакомиться, посмотреть, чем можно вам помочь…

– Помочь! – горько всхлипнула Синельникова. – Вы что, издеваетесь?! Помочь! Как будто мне можно помочь…

Она тяжело, натужно закашлялась, еще глубже зарывшись в груду тряпья.

– В любом случае, мы наверняка можем для вас что-то сделать, – сказала я успокоительно, отметив про себя, что женщина и не подумала поинтересоваться – что же случилось с Серафимой. – Как вы себя чувствуете?

– Я умираю, – ответила она глухо.

– Ну что вы!

– Умираю. Чувствую, что умру. Прямо здесь и умру. И сгнию здесь же. Вот на этой кровати.

– Да перестаньте!

Люба закусила губу. Она не плакала, но в ее огромных ввалившихся глазах было столько боли и отчаяния, что я растерялась. Что можно сказать в таких случаях? Возьмите себя в руки? Не отчаивайтесь? Все будет хорошо? Чушь какая…

– Вот что, – сказал Сашка резко. – Сейчас же прекратить эту панику. Люба! Отвечайте мне четко, ясно и без слез: как вы себя чувствуете?

– Я хочу есть…

– Есть? Кушать?

– Да… – ответила женщина и отвернулась, спряталась от стыда. – Давно хочу…

– Так. Понятно. Сколько дней вы не ели?

– Три. Три дня назад мне принесли пенсию…

– Пенсию по инвалидности?

– Да…

– Где же она?

– Они забрали ее! – с болью выкрикнула женщина. – Сразу все взяли, до копеечки! И ходят, ходят, бутылками гремят, шумят… Дверь снесли, я мерзну… Ко мне не заходят. Пропивают мои деньги! Мои! А я… А мне… Даже корки хлеба мне не кинули!

– «Они» – это ваш отец?

– Да. И брат.

– Понятно, – скрипнул зубами Сашка. На скулах моего сына обозначились резкие тени. Он снова оглядел нищенскую обстановку, саму Любу, ее костыли. И вдруг, ни слова не говоря, вышел из комнаты.

– Куда ты? – крикнула я вслед. Но Сашка быстрым шагом пересек коридор и вышел из квартиры.

– Люба… успокойтесь. Сейчас все устроится, – я осторожно присела на край кровати, нащупала под тряпками малюсенькую ручку и сжала ее.

– Там, – вдруг жарко шепнула она мне на ухо, – под кроватью… судно…

Все во мне разорвалось от жалости, когда, достав выщербленную посудину, я стала осторожно пристраивать ее под убогую. И увидела Любино тело – синее от холода, с дряблой бледной кожей, под которой пугающе четко выступали ребра и кости таза. «Хорошо, что хоть без воды ее не оставили», – подумала я, заметив тут же, возле кровати, грязную пластиковую бутылку. На ее боках осел иней. Крошечные льдинки хрустели и в постели женщины.

– Люба, брат с отцом все время вас таким образом обирают? Что же они – оба нигде не работают?

– Да кто их возьмет! – губы ее презрительно искривились. – Алкаши проклятые.

– А… простите за вопрос, других родственников нет у вас?

– Никого… Была мама – умерла. С тех пор я тоже… уже не живу.

– Все устроится, Люба, – повторила я.

– Сима тоже так говорила…

Я насторожилась:

– Сима?

– Да… Постойте! Вы сказали – Сима в больнице? Она тоже болеет?

– Она в больнице, болеет, но скоро поправится, – ответила я, помедлив самую малость.

Конечно, с точки зрения интересов следствия, мне бы следовало воспользоваться моментом и продолжить разговор на эту тему. Но в данном случае я готова была скорее обеими руками расписаться в непрофессионализме, чем обрушить на несчастную дополнительный поток дурных известий.

– Скорее бы, – прошептала Люба, устало опуская тонкие веки с подрагивающими ресницами. – Скорее бы она поправилась… Она, Сима, им меня в обиду не давала. Она сама все деньги забирала и покупала для меня… Молоко покупала, мясо, сыр. Лекарства. Пельмени приносила, домашние… Сама стряпала. Вкусно… И в больницу ко мне приходила, меня два раза в год в больницу кладут…