Просто удивительно, как молниеносно откликнулось тело: сразу пропал аппетит, к горлу подкатила тошнота.

— То есть речь не о простой причинно-следственной связи, — уточняет Эдди. — Все эти люди её посещали пять, десять, а то и двадцать лет назад. Но их несколько — пятеро, включая вашу сестру. А это уже повод задуматься. — Он наклоняется поближе к Дэниэлу, сложив руки в замок: — Итак, вот что я хотел бы узнать. Я хотел бы узнать, не склоняла ли она вас к самоубийству — словом ли, делом. Или Клару.

— Меня — нет. Что я просил, то и получил. Это была сделка, не более. Мне казалось, ей безразлично, как я распоряжусь новым знанием. — Сзади за воротник будто залезла сороконожка — щекочет, перебирает быстрыми лапками; Дэниэл проверяет пальцем — ничего нет. Только сейчас он понимает, что Эдди не сказал, зачем его позвал — то ли на дружескую встречу, то ли на допрос. — Насчёт Клары не уверен. Мне она никогда не жаловалась. Но начнём с того, что она была другая.

— Что значит другая?

— Она была ранима. Слегка неуравновешенна. Пожалуй, внушаема. Может быть, от рождения, а может, стала со временем. — Дэниэл отталкивает тарелку. Ему тошно смотреть на кальмара — на аккуратно нарезанный кольцами капюшон, на завитки щупалец. — Я помню, что я вам рассказал после похорон. О странном совпадении, что гадалка предсказала смерть Клары. Но я был не в себе от горя, буквально помешался. Да, гадалка была права, но потому лишь, что Клара сама решила ей верить. Нет здесь никакой тайны.

Дэниэл умолкает. Его охватывает глубокая тревога, хоть он не сразу понимает почему.

— С другой стороны, — добавляет он, — если, по-вашему, тут без гадалки и вправду не обошлось — если мы этот маловероятный шанс принимаем, — то, что греха таить, я виню себя. Я первым о ней услышал, я притащил всех в эту квартиру.

— Дэниэл, вам себя винить не за что. — Рука Эдди зависает над блокнотом, но складки на лбу разгладились, взгляд полон сострадания. — Обвинять вас всё равно что обвинять нашего Джима, что он отправился к Розе. Обвинять вас — значит обвинять жертву.

Вы тоже перенесли тяжёлый удар — пошли к ней, услышали от неё, когда вы умрёте…

Дэниэл не забыл свою дату — двадцать четвёртое ноября нынешнего года, но никогда в неё всерьёз не верил. У большинства его знакомых, умерших молодыми, обнаружили страшные болезни — СПИД, как у Саймона, или неоперабельный рак. А он, Дэниэл, всего две недели назад проходил ежегодный медосмотр. По пути туда ему было слегка не по себе, а потом он устыдился своего суеверия. Пара лишних килограммов да холестерин на верхней границе нормы, а в остальном здоровье у него превосходное.

— Конечно, — подтверждает он, — я был тогда ребёнком. Приятного услышал мало, но я давно оправился.

— А Клара… вдруг она так и не оправилась? — Эдди потрясает указательным пальцем. — Так и поступают мошенники: охотятся за самыми уязвимыми. Вот смотрите — вы говорите, Клара была внушаема. Представим, что внушаемость — это ген. А гадалка — фактор среды, из-за которого ген проявился. Возможно, она почуяла это в Кларе и воспользовалась.

— Возможно, — вторит ему Дэниэл, но внутри весь кипит. Эдди заговорил на языке медицины, чтобы ему польстить, но вышло псевдонаучно и в итоге неловко. Что смыслит Эдди в экспрессии генов, что он знает о том, как гены проявлялись у Клары? Занимался бы лучше своим делом. Он же, Дэниэл, не учит его, как вести допрос!

— А ваш брат? — Эдди смотрит на свои записи. — Он умер в 1982-м, так? Гадалка и его смерть предсказала?

То, как Эдди заглянул в свои записи, нарочито бегло, сделав вид, что забыл, раздражает Дэниэла. Наверняка он и год смерти Саймона помнит, и ещё многое знает о Саймоне — то, чего не знает Дэниэл.

— Понятия не имею. Он с нами никогда не делился. Но мой брат всегда шёл на поводу у своих желаний. Он был геем, в восьмидесятых жил в Сан-Франциско, заразился СПИДом. По мне, всё ясно как день.

— Ну ладно. — Эдди, держа локти на столе, складывает ладони домиком. Это жест примирения — нотка досады в голосе Дэниэла от него не укрылась. — Спасибо за ценные сведения. Если вспомните ещё что-нибудь, — он протягивает через стол визитку, — вот мой номер.

Эдди встаёт, защёлкивает папку, постучав ею по столу, чтобы бумаги легли ровно. Сунув папку в дипломат, перекидывает через плечо куртку.

— Ах да, я читал информацию о вас, — вспоминает он. — Вы вроде бы по-прежнему в армии?

— Да, — кивает Дэниэл, но в горле застревает ком, и он не в силах продолжать.

— Отлично. — Эдди бодро хлопает Дэниэла по плечу, как тренер детской бейсбольной команды. — Так держать!

Дэниэл спешит к машине, резко трогается с места. Он одновременно взвинчен и опустошён; он не предполагал, что ему так тяжело будет вспоминать подробности истории с гадалкой, слышать о преступлениях её семьи. Думать о смерти сестры и брата ему так больно, что до сих пор он вспоминал об этом лишь наедине с собой — лёжа ночью без сна подле спящей Майры или зимними вечерами за рулём, по пути домой, при свете фар, под тихий бубнёж радио.

Эдди он сказал правду: он не верит гадалкиным басням. Он верит в ужасные решения, в злосчастные совпадения. И всё же воспоминание о гадалке с Эстер-стрит досаждает ему — будто много лет назад проглотил иголку и она почти не даёт о себе знать, но нет-нет да и кольнёт, стоит неловко повернуться.

Майре он так ничего и не рассказал. Она выросла в Беркли — умненькая девочка из семьи музыкантов; её отец-христианин и мать-иудейка сочиняли экуменистские детские песни. Родителей Майра любит, но не может слушать «Привет миру» или «Маленького барабанщика» и философию нью-эйдж на дух не переносит. Немудрено, что она постепенно склонилась к иудаизму с его логичностью, строгой моралью и законами.

До свадьбы Дэниэл опасался, что историю с гадалкой Майра сочтёт детским вздором, боялся её отпугнуть. После смерти Клары хотел поделиться, но всё-таки промолчал. Он представил, как Майра озабоченно нахмурится, вообразил складку меж её бровей — тонкую галочку, летящую птицу. Боялся, что Майра станет равнять его с Кларой, приписывать ему её чудачества, взбалмошность, даже её болезнь. А он не такой, как Клара, уж в этом он уверен. И ни к чему давать Майре повод для сравнения.

23

Радж и Руби приезжают на День благодарения. В пятницу Радж прислал Дэниэлу письмо: согласен.

Приезжают они во вторник, за два дня до праздника, и все выходные Дэниэл с Майрой суетятся — приводят в порядок комнату для гостей, стирают постельное бельё, а в кабинете Дэниэла ставят раскладушку. Делают в доме уборку: Майра — на кухне и в гостиной, Дэниэл — в спальнях и ванных комнатах, Герти — в столовой. За продуктами едут в Райнбек, фрукты и овощи покупают в «Бризи-Хилл-Очард», сыры — в «Гран-Крю». По дороге назад в Кингстон, перед мостом, заезжают в «Белла-Виту» и покупают вазу с тюльпанами, гранатами и чайными розами. Дэниэл несёт её в машину. На фоне хмурого ноябрьского неба цветы кажутся необычайно яркими, будто светятся.