— Понедельник, вечер, — продолжал Эдди, — никого нет. Не припомню в Вегасе такой тишины. Работая в полиции, начинаешь понимать: тишина и покой — это хорошо, но если они надолго — не тишина это никакая и не покой. Я побежал по коридору, барабаню в дверь. Кричу: «Мадам! Мисс Голд!» Тишина. Взял у администратора ключ, вернулся. — Эдди осушил кружку. — Дальше я не должен рассказывать.

— Рассказывайте, — отозвался Дэниэл. Клару уже не вернуть. Что бы он ни услышал сейчас, ничего от этого не изменится.

— Вначале я ничего не понял. Думал, она репетирует. Она висела на верёвке, как в том номере, покачивалась чуть заметно, но конец верёвки свисал возле подбородка. Я достал её из петли, пытался привести в чувство, делал ей искусственное дыхание.

Дэниэл ошибся: то, что он услышал, меняло дело.

— Дальше не надо.

— Простите. — В темноте зрачки у Эдди были расширены, глаза сверкали. — Она не заслужила такой участи.

Из музыкального автомата пел Элвис, «Люби меня нежно». Дэниэл сжал свой бокал.

— Так как вы устроили, чтобы её дело поручили вам? — спросил он.

— Я её обнаружил, это уже немало. А потом стал добиваться. Громкие дела об убийствах, преступления, совершённые на территории нескольких штатов, похищения — всё это в ведении ФБР, а не полиции. Конечно, выглядело это как самоубийство, но кое-что настораживало. Я знал, что они переезжали из штата в штат. Знал, что она подворовывала. Да и Чапал вызывал у меня подозрения.

— Радж? — потрясённо отозвался Дэниэл. — Вы его подозреваете?

— Я же агент, моё дело — всех подозревать. А вы?

Дэниэл призадумался.

— Я его плохо знал. Мне он казался тираном. Ему не нравилось, что Клара поддерживает связь с семьёй. — Дэниэл крепко зажмурился. Невыносимо было говорить о Кларе в прошедшем времени.

— Я всё выясню, — пообещал Эдди. — Есть у вас другие подозрения?

Будь у Дэниэла другие подозрения, было бы легче. Ему бы осмысленную причину, а есть лишь совпадение. Когда умер Саймон, Дэниэл даже не вспомнил о гадалке с Эстер-стрит, смерть брата так его потрясла, что вытеснила все прочие мысли. К тому же Саймон так и не признался, что сказала ему гадалка. Зато Дэниэл помнил, что напророчила она Кларе — смерть в тридцать один год. Кларе и было тридцать один.

— Только одно и вспомнилось, — ответил Дэниэл. — Бред, конечно, но всё-таки странно.

Эдди развёл руками:

— Судить не берусь.

Голова у Дэниэла чуть не лопалась от боли, то ли из-за виски, то ли оттого, что ему предстояло раскрыть тайну, которой даже Майра не знала. Когда он закончил рассказ о гадалке с Эстер-стрит — о её славе, об их визите, о времени Клариной смерти, — Эдди нахмурился. Он пообещал всё выяснить, но особых надежд Дэниэл на него не возлагал. Было понятно, что агент разочарован: ждал козней, тайной вражды, а услышал лишь детские воспоминания о странствующей гадалке.

Спустя полгода, когда смерть Клары признали самоубийством, Дэниэл не удивился, поскольку знал по опыту, что самая простая версия обычно и есть правильная. Его куратор на медицинском факультете, ученик доктора Теодора Вудворда, не раз вспоминал фразу, которую Вудворд говорил интернам: «Если вы слышите стук копыт, это, скорее всего, лошади, а не зебры».

Сейчас между ним и тем вечером пролегла пропасть в четырнадцать лет и десять штатов. Дэниэл заходит в бар «Хоффман-Хаус», где должен снова встретиться с Эдди. Во время войны за независимость «Хоффман-Хаус» служил крепостью и наблюдательным постом, теперь здесь подают пиво и гамбургеры. Кроме его архитектуры — каменная кладка, белые ставни, низкие потолки, широкие половицы — о тех временах напоминает лишь ежегодный исторический фестиваль, реконструкция поджога Кингстона англичанами.

Когда-то Дэниэл восхищался реконструкторами — их скрупулёзностью, вниманием к деталям. Костюмы они шьют сами по картинам и документам того времени, оружие носят в белых холщовых мешках. Но в последнее время это действо ему приелось: бессмысленная беготня, девицы в нижних юбках и белых чепцах, мужчины с игрушечными мушкетами, как актёры-любители. От пушечных залпов он всякий раз подскакивает. Да и замысел ему не по душе: зачем воссоздавать давно прошедшую войну, если сейчас идёт война настоящая? Стремление реконструкторов перенестись в прошлое беспокоит его. Напоминает о Кларе.

Сегодня в «Хоффман-Хаусе» никого, только Эдди О’Донохью. Он потягивает пиво за деревянной перегородкой у камина, на столе непочатый бокал бурбона.

— «Вудфорд Резерв», — поясняет Эдди. — Надеюсь, вас устроит.

Дэниэл жмёт Эдди руку:

— Память у вас хорошая!

— За неё мне и платят. Рад вас видеть.

Они смотрят друг на друга. Дэниэл, как и Эдди, с 1991-го поправился килограммов на десять. Эдди, как и Дэниэлу, сильно за сорок, а то и все пятьдесят. Брови Дэниэла неудержимо стремятся вперед, как отважные первопроходцы, и растут так быстро, что Майра подарила ему на Хануку профессиональную машинку для выщипывания. Эдди обрюзг, щёки свисают по-бульдожьи, но глаза, как и у Дэниэла, возбуждённо сверкают. Дэниэл взволнован — наверняка в деле Клары всплыли новые подробности, — но рад Эдди, как старому другу.

— Спасибо, что ради меня отпросились с работы, — говорит Эдди. Дэниэл решает ничего не уточнять. — Давайте сразу к делу.

Дэниэл стесняется своих потёртых джинсов и свитера, подаренного Майрой десять лет назад. Эдди в парадной рубашке и широких брюках, спортивная куртка висит на перегородке. Взяв со скамьи чёрный дипломат, он водружает его на стол, открывает, достаёт кожаную папку, тоже чёрную, вынимает оттуда лист бумаги и протягивает Дэниэлу:

— Кто-нибудь из этих людей вам знаком?

На листе около дюжины фотопортретов. Дэниэл нашаривает в кармане куртки очки. Почти все снимки сделаны в полицейском участке; темноволосые, темноглазые люди смотрят злобно, лишь пара подростков улыбаются да один юнец выставил напоказ пацифик. В самом низу — три снимка седой полной женщины. Скорее всего, с камеры видеонаблюдения где-нибудь в вестибюле.

— Не думаю. А кто это?

— Семья Костелло, — отвечает Эдди. — Вот это… — он тычет пальцем в первый снимок, женщины лет семидесяти, волосы у неё завиты, как у актрисы сороковых, глаза смотрят сурово из-под набрякших век, — это Роза, глава клана. Вот это Донни, её муж; вот две её сестры. В этом ряду её дети, пятеро. Внизу внуки, их девять. Всего восемнадцать человек. Восемнадцать человек замешаны в самой изощрённой гадательной афере за всю историю США.

— В гадательной афере?

— Да. — Эдди, сцепив руки, для пущего эффекта откидывается назад. — За гадание, как известно, крайне тяжело привлечь к ответственности. В некоторых штатах оно запрещено, но запреты эти редко соблюдаются. Как-никак есть у нас биржевые аналитики, предсказывают курсы акций. Есть синоптики, предсказывают погоду и этим живут. Да чёрт подери, во всех газетах гороскопы печатают! Более того, всё упирается в культуру. Есть такие люди, называют себя рома, — проще говоря, цыгане. Их предки бежали от монголо-татар, европейцев, нацистов. Исторически сложилось, что они бедны, обездолены. В школу не ходят; гаданию их учат с пелёнок. И если кого-то из них обвинят в мошенничестве, как будет действовать защита? Преподнесут это как нарушение свободы слова. Или как дискриминацию. И что нам делать? Как доказать виновность Костелло в четырнадцати федеральных преступлениях?