– И все-таки ты похудел… В глазах сухой блеск, щекипожелтели. Что за тоска тебя гложет?

В горле внезапный ком, Придон пытался сглотнуть, не смог. В глазахзащипало. Градарь молча обнял, шепнул:

– Не говори. О таком словами не скажешь.

– А чем? – выговорил Придон с трудом. – Чемможно выразить?

– Не знаю, – ответил Градарь. – Лучше всегомогла бы сказать весна… с ее журавлиным курлыканьем, журчанием тающего снега…вообще – весна! А мы – только ее дети, что медленно идем к осени. Ты неспростаприехал ко мне.

Придон кивнул.

– По мне заметно?

– Еще как. Ты бы сам посмотрел на себя!

– А что у меня не так?

Градарь с сочувствием всмотрелся в его лицо.

– Ты похудел. Но это не от холода или тяжелыхпереходов. Твой жар сжигает тебя изнутри. И, Придон, прими правду… тебе никтоне поможет, не спасет, не выручит.

Придон сказал жалким трясущимся голосом, за который раньшеубил бы себя:

– Спаси меня, величайший!.. Я в проклятой Куявиивнезапно увидел власть, которая неизмеримо выше и сильнее власти всех тцаров,всех чародеев. Это потрясло меня так, что я даже сейчас… Да, меня трясет, ты жевидишь, глаза у тебя все те же глаза орла! Потому и сейчас я кланяюсь тебе, какне кланялся даже отцу, ибо тот всего лишь тцар и мой отец, а ты – создатель,творец… Ты умеешь создавать песни, от которых наши сердца то взмывают кнебесам, то падают в огонь. Ты умеешь заставить смеяться и плакать, от твоихслов зажигаются сердца, мы готовы мчаться в ту сторону, куда укажешь… исвершать то, что велишь: строить ли, рушить ли, сдвигать горы или засыпатьморя! Я только теперь понял всю глубину и величие твоей власти.

Градарь, все еще обнимая за плечи, повел вдоль шатров всторону от кочевья. Придон чувствовал, как вздрагивают пальцы этогоудивительного человека. Он смотрел вперед, на далекую линию горизонта, чтобыпевец не видел, как блестит влага в его глазах, глазах сурового воина.

– Я понял тебя, – донесся тихий голосГрадаря. – Понял, что за слова ты хочешь узнать… Кто она?

– Дочь куявского тцара! – воскликнул Придон вотчаянии.

– Ого.

– Я не могу жить без нее, – вырвалось уПридона. – Я умру, если узнаю, что она уйдет в руки другого. Научи, какскладывать эти волшебные слова, которые даже могучих волшебников подчиняюттвоей воле, заставляя их рыдать или смеяться! Я хочу сказать ей такие слова,которые растопят ее ледяное сердце. Я хочу сказать, что я настолько… настолько…что она должна пойти со мной в мою Артанию!

Они обогнули кочевье, впереди снова показались щедронакрытые столы, гуляющие гости. Все громче доносились веселые песни, крики.Двое гуляк затеяли бороться и едва не опрокинули стол.

– Ты горишь весь, – сказал Градарь изменившимсяголосом. – Твое сердце в огне, тебя трясет… Но ты ведь спрашиваешь недорогу через горы!.. Когда-то я сочинял песни о любви, и всякий раз меняпрошибал пот, а сердце болело так, что я жевал лечебные травы… Из этих песен явыпускал на волю только одну из сотни… остальные душил. Рыдал над ихнесовершенством и душил в бешенстве! Да и ту, единственную, провожая в полет,трепетал и обливался холодным потом: а вдруг она оскорбит ее нежную душу,навеет скорбь на ее чело? Вдруг прекрасные глаза потемнеют от гнева?

Придон простонал в муке:

– Мне это все знакомо!.. Поскорее научи, как слагатьэти волшебные слова! Чтобы ее сердце затрепетало при звуках моего имени!

Градарь грустно покачал головой.

– Ты еще не понял. Посмотри туда, послушай эти песни…Ты видишь богатый стол? Мы пьем и веселимся. Теперь я хорошо сплю, меняуважают. Я живу спокойно!.. Ты все еще думаешь, можно сочинять песни, оставаясьспокойным?

Последние слова он почти выкрикнул как грязное ругательство.Лицо его страшно исказилось. На короткий миг Придон увидел в глазах глубокозапрятанную муку, но тут же лицо бывшего певца снова стало каменно спокойным.На нем с некоторым усилием проступило величие и нетерпеливое ожиданиенемедленной радости. Он похлопал Придона по плечу, властно повернул и толкнул вспину в сторону уже расседланного коня.

Они были уже за кочевьем, когда на взмыленном коне их догналвсе тот же Автангал. На полном скаку вручил Придону свернутый в трубочкупергамент, промчался вперед, красиво развернулся, вздыбив пыль. Лицо юношиполыхало от удовольствия, но в глазах было удивление.

– Градарь велел передать, – прокричал он,запинаясь, – что из тебя может получиться хороший певец!

– Да? – удивился Придон. – А почему…

– Ты забываешь, – крикнул Автангалнасмешливо, – зачем приезжал!

Конь красиво встал на дыбы, помолотил копытами по воздуху.Автангал лихо развернул его, снова прогремела дробь копыт, взвилась пыль, апристыженный Придон поспешно развернул пергамент.

Подъехали Тур и Олекса. Их лица оставались непроницаемыми,но Придон умел читать в глазах. С губ сорвалось:

– Простите, сглупил…

– Что там? – спросил Тур.

– Мог бы взять и сам, – ответил Придонпристыженно. – Это ж ты вспомнил? Тур ухмыльнулся:

– Мы с Олексой только твои помощники. Но Градарю янапомнил, конечно.

– Что?

– За чем приехали.

Придон жадно всматривался в тщательно прорисованную карту,непонятные значки. Тур тоже поглядывал, но быстро наскучило, зато с удивлениемсмотрел на Придона. Признался:

– Я не думал, что Градарь вот так возьмет и отдаст тебето, на что истратил полжизни!

Придон не знал, что ответить, а Олекса сказал озадаченно:

– Он и не собирался отдавать. Что произошло, непонимаю.

Тур хохотнул:

– Я знаю. Он рехнулся, когда увидел, как Придонуезжает, забыв спросить, ради чего прибыл!

Глаза Олексы внезапно стали очень серьезными.

– А ты знаешь, – протянул он задумчиво, – вэтом есть смысл…

– В чем?

Олекса не ответил. Он повернул коня вслед за Придоном. Степьзагремела под крепкими сухими копытами.

Этой ночью коней расседлали и отпустили, благо трава поконское брюхо. Сами быстро поели хлеба и сыра, Тур умело зажарил подстреленногопо дороге сайгака, обглодали до косточек, а потом, отяжелевшие, сытые,завалились спать.

Придон заснуть не мог долго, взор блуждал по темному небусреди серебряных звезд, зацеплялся, пытался проникнуть дальше, за хрустальнуютвердь. Если там так дивно, как говорят волхвы, то Итания должна быть там…

Или она – оттуда?