У самой воды, прежде чем спрыгнуть в шлюпку, Николас остановился.

― Постойте, вам лучше остаться в городе и приглядеть за Катериной.

Годскалк покачал головой.

― На корабле есть люди, которым я куда нужнее, а за ней приглядит Пагано Дориа.

Больше фламандец ничего не сказал.

На воде оказалось прохладно. Когда моряки начали грести, Николас достал из кармана фляжку, сделал большой глоток и, вытерев губы, предложил ее священнику. Тот, поколебавшись, последовал его примеру, закашлявшись от спиртного. Затем капеллан вернул флягу Николасу, и хотя тот еще дважды прикладывался к ней, но Годскалку предлагать не стал… Он ни разу не взглянул на свой корабль, и все это время не сводил взгляда с приближавшихся стен Стамбула, за которыми виднелся купол собора Святой Софии, ― некогда величайшей церкви в мире.

― О чем говорит вам это место? ― обратился бывший подмастерье к своему спутнику.

Годскалк посмотрел на него.

― Желаешь услышать проповедь о человеческих слабостях, алчности и отваге? Урок истории? Этот город говорит мне все то же самое, что и другие.

― Другие города? ― переспросил Николас. ― Я-то думал, что перед нами Новый Рим, Новый Иерусалим, вторая Мекка… ― Он вновь поднес было флягу к губам, но, поймав на себе взгляд карих глаз капеллана, осекся. Они подплывали к галере.

― Ты уверен, что сейчас подходящее время для этого, ― осведомился Годскалк. ― Ладно, если ты так хочешь узнать мои мысли… Зевс и Юпитер, бог латинян, греческий бог, мусульманский бог… Духовная мешанина. Я к такому привык… Подобно нашему лекарю Тоби, я лучше узнаю болезнь по запаху. А почему тебя это интересует?

Надо признать, что в данных условиях это был весьма странный разговор.

Николас пожал плечами.

― Сам не знаю. Просто чувствую в воздухе нечто омерзительное.

Они проплывали мимо кораблей портовой стражи, откуда на них таращились вооруженные люди в тюрбанах.

― Это из-за турков? ― спросил Годскалк. ― Или из-за Дориа?

Фламандец сердито помотал головой. От него самого пахло не духовным разложением, а просто вином… Впрочем, голос его звучал так же ровно, как и всегда:

― После победы султан подарил четыре сотни греческих ребятишек правителям Египта, Туниса и Гренады. Мне показалось, я увидел мертвого младенца, и почувствовал, будто волна тьмы готова обрушиться на меня.

― Так и есть, ― подтвердил капеллан. ― Но мы все надеемся, что тебе удастся с ней справиться. Так что давай, поднимайся на борт галеры ― и действуй.

* * *

Окровавленный и связанный, Юлиус валялся в каком-то из дальних закоулков «Чиаретти», когда сквозь гомон голосов турков расслышал, как Годскалк к кому-то обращается по-фламандски. Оставался лишь надеяться, что этот человек ― сам Николас.

В настоящее время стряпчий не чувствовал ничего, кроме ненависти к Пагано Дориа, источнику всех своих мучений, и Николасу, который допустил, чтобы это произошло.

Как им и было велено, галера неторопливо прошла на веслах последние мили.

Это оказалось несложно. Они также не сопротивлялись, когда чиновники султана окликнули их и поднялись на борт, ― несмотря даже на то, что это случилось прежде, чем «Чиаретти» успела встать на якорь. Однако вместо таможенных дознавателей на борт поднялись янычары: крепкие молчаливые парни в белых тюрбанах, вооруженные до зубов. Вместе с ними оказался некий Турсун-бек, в меховом плаще поверх пышных одежд, в шапочке и парадном тюрбане.

Неприятности начались сразу же, как только янычары обнаружили отсутствие хозяина галеры и священника, причем Никколо они знали по имени. Джона Легранта избили за то, что он недостаточно быстро понял вопрос, заданный на очень скверном итальянском. Юлиус, хотя и поторопился с ответом, все же в свою очередь, не избежал нескольких оплеух, а когда попытался сопротивляться, его сбили с ног, связали и бросили здесь, рядом с горящей печью, у которой грелась пара щипцов. Эти люди привыкли добиваться своего любыми способами…

На верхней палубе всех старших членов экипажа собрали вместе, в окружении стражников с дубинками, пиками и кинжалами. Янычары заполонили весь корабль, пристально поглядывая за гребцами. Несколько захватчиков пробрались и в трюмы, чтобы осмотреть товар, ― теперь оттуда доносились их грубые голоса.

Юлиус ответил Турсун-беку на все его вопросы: он сказал, что мессер Николас и священник скоро вернутся. Они просто наняли паром, чтобы навестить в Пере родственницу хозяина. Он назвал имя супруга этой родственницы, генуэзца Пагано Дориа, но у Турсун-бека это не вызвало никакого интереса.

Теперь нотариус ожидал вопросов о числе гребцов, которых явно было маловато для такой галеры, ― но вместо этого откуда-то снаружи вдруг донесся голос, требующий немедленно представить стряпчего Юлиуса и шкипера Джона Легранта.

Потрясенный, нотариус заплывшими от побоев глазами уставился на своих мучителей. Неожиданно Лоппе выступил вперед и на звучном арабском языке пустился в какие-то объяснения, указывая при этом пальцем то на Юлиуса, то на лежащего без сознания Легранта.

Дышать было больно, но муки неизвестности казались куда хуже. Юлиус прохрипел:

― В чем дело?

Лоппе покосился на турка, который кивнул ему, и тогда чернокожий ответил по-итальянски:

― Представьте себе, мастер Юлиус, они вернули мне свободу!

Николас отпустил своего бывшего раба на волю еще в прошлом году…

― Что им нужно? ― спросил стряпчий.

Негр улыбнулся.

― Они хотят отправить вас с тюрьму, мастер Юлиус. Вместе с мастером Легрантом. Его казнят за то, что он сражался против султана.

― Но я-то не сражался против султана!

Лоппе пожал плечами.

― Может, и нет. Но у них письмо от кардинала Бессариона, адресованное вам и мастеру Николасу. Турки каким-то образом заполучили его.

― Бессарион… ― Сквозь завесу головной боли прорвалось далекое воспоминание о недоразумении в Болонье и о том, что он просил Бессариона поручиться за него.

― И что в этом письме? ― поинтересовался нотариус.

― Письмо очень дружелюбное, так что, наверное, это те самые новости, которых вы так ждали, мастер Юлиус. Кардинал просит рассказать мессеру Козимо де Медичи, какой вы хороший человек, и что он может во всем на вас полагаться, и когда вы будете на Востоке, то сможете немало посодействовать успехам католической церкви и отвратить жителей Востока от ложного пути. Теперь они считают, что вы шпион папы римского, посланный к грекам, чтобы убедить их присоединиться к крестовому походу. Вас они тоже хотят казнить, мастер Юлиус.