А еще ему хочется увидеть, как она просыпается. Это, пожалуй, самый интересный момент в любых отношениях с девушкой. Хоть случайной любовницей, хоть женой, которую видишь каждое утро на протяжении долгих лет. Смотреть, как она открывает глаза, ловить ее первый взгляд, следить за реакцией.

Вероника всегда хмурилась, пытаясь понять, сколько времени. Проще всего было взять телефон с тумбочки или часы, но она всегда смотрела поверх его головы в окно, будто умела определять время по цвету неба. Потом сдавалась и тянулась к телефону. А как просыпается Женя, он еще не видел. Она всегда от него сбегает.

Ему кажется, он не сможет уснуть, но на самом деле Серебров отключается, едва выравнивается дыхание Кисточки и она расслабляется. Ночью начинается гроза, такой сильной он за все лето, выдавшееся дождливым, не припомнит. Гром грохочет так, что во всем доме трясутся стекла. Вспышки молнии освещают комнату. Сквозь сон, борясь с желанием не обращать внимание и отрубиться, Серебров берет телефон, чтобы поинтересоваться делами Риты, выяснить, не попала ли она в грозу. И вдруг в очередной вспышке молнии видит детский силуэт в проеме.

Очень хочется сматериться, но мозг успевает раньше: вспоминает, что в соседней с Кисточкой комнате живет ее ребенок. Эта мелочь доведет его до инфаркта. А Сергей, между прочим, слишком молод, чтобы умирать, увидев в темной комнате маленького ребенка с игрушкой-кроликом.

Впрочем, ребенок и сам напуган донельзя.

— Мама… — зовет она.

— Тихо, — шепчет Сергей. — Мама спит, она болеет. Ты испугалась что ли?

Девочка кивает и послушно умолкает, боится разбудить Кисточку. Что с ней делать? Сказать, что ничего страшного? Отправить спать? Или нарушить хрупкий сон Жени, разбудить и отправить успокаивать ребенка?

— Хочешь есть?

Мотает головой.

— Пить?

Нет.

— Спать здесь лечь?

Кивает и тут же лезет на кровать, жмется к Кисточке и обнимает кролика.

Ему бы уйти. Оставить их тут, пусть спят, набираются сил. У них семья, свой мир, свои правила, своя жизнь и своя связь, куда более прочная, чем у иных матерей. Почему Женя, сама еще являясь ребенком, любит неродную девочку сильнее, чем взрослая Вероника любила выстраданного и долгожданного ребенка? Почему за эту Элю Женя готова броситься на него с кулаками, а жена, которую, как он думал, знал лучше всех на свете, взяла и уничтожила единственное, ради чего он мог попытаться сохранить иллюзию семьи?

Не уходит. Кляня себя за слабость, за постыдное и глупое желание хотя бы издалека посмотреть на мир Кисточки и ее ребенка, ложится на свое место и утыкается в телефон. Сначала связывается с Ромой, потом читает какие-то новости. Потом грохот грозы удаляется, вспышки становятся слабее.

Ребенок прижимается к его руке, обняв ее вместо откинутого прочь кролика, и никуда от нее не деться. Не отпихивать же, не будить. Серебров чувствует себя большой собакой, на которой повисли котята. Странное чувство, немного глупое, но в то же время интересное.

Уходить не хочется, он и не уходит. Отключается, засыпает с твердым намерением как следует выспаться, но ни в коем случае не пропустить момент, когда Кисточка проснется.

Я просыпаюсь еще до рассвета, потому что спать больше, чем я это делаю сегодня, невозможно. Практически с обеда я то проваливаюсь в дремоту, то лежу, глядя в потолок. И, раз мне почти легче, пора вставать.

Потом я вижу Сереброва, спящего на второй половине кровати и сердце пропускает удар. А потом… я вообще перестаю дышать, потому что между нами спит Элька, причем не просто спит, а прижимаясь к боку Сергея, а кролик, которого она не выпускает из рук, валяется в стороне.

Как она здесь оказалась? Почему я так крепко спала, что даже не услышала?!

— Эля!

Я, шепотом ругаясь, подхватываю племяшку на руки и почти с трудом отрываю от бедного Сереброва.

— Ма-ма-а-а-а, — недовольно бурчит ребенок.

Получает кролика и бурчание сменяется возмущенным сопением.

— Дети должны спать у себя.

— Гроза-а-а…

Я что, и грозу не слышала? Мать из меня неважная, скажем прямо. Эля, как и многие дети, грозы боялась всегда. Неудивительно, что едва услышав гром, она пришла ко мне. Удивительно, что Сергей ее пустил, без него она бы между нами не забралась.

— Гроза уже кончилась, поспи еще.

— А мы пойдем к Леше?

— Пойдем, если дождя не будет, они приглашали. Если сейчас поспишь, то днем сходим. А если не поспишь, то будет сончас.

Элька тут же жмурит глазки и прячется под одеяло. На всякий случай я задергиваю шторы и включаю ей ночник со звездочками. На часах четыре утра, пускай поспит еще хотя бы два. А я уже вряд ли усну, только что делать? Будить Сереброва? Жалко, судя по состоянию, в котором он вчера отрубился, работает он много.

Бесшумной тенью я выскальзываю из комнаты, иду в ванную и принимаю короткий душ. А когда возвращаюсь, невольно засматриваюсь на спящего Сергея.

Когда черты его лица мягче, он кажется даже красивым. Хотя я и до этого момента не могла назвать его непривлекательным, но все же он пугал. А сейчас не пугает, сейчас мне нравится на него смотреть. Я даже жалею, что не запомнила картину, как Элька жмется к его руке. Жаль, что у Сереброва нет детей. Мне кажется, он был бы мягче и добрее, если бы его семья не развалилась.

Несколько секунд я стою, смотрю и кусаю губы. Потом, удостоверившись, что Сергей спит, достаю из самого темного уголка шкафа скетчбук, подаренный Костей, беру карандаш и быстро делаю набросок мужчины, спящего на кровати. Время летит незаметно, мне кажется, я лишь в пару линий обозначаю задумку, но, когда я снова смотрю в окно, уже вовсю светит солнце. А в скетчбуке несколько набросков, которые предстоит доработать.

У Сереброва звонит будильник, и я быстро прячу альбом в шкаф. Не хочу почему-то показывать ему это сейчас. Мне словно стыдно признаться, что я его рисовала. Или не стыдно, а страшно, потому что когда ты рисуешь по приказу, выполняя просьбу, ты оправдываешься чужой волей. А когда рисуешь сама — признаешь, что не бесстрастна. Я себе-то не призналась, ему точно не готова.

— Шесть утра, женщина, — бурчит Серебров. — Что ты вскочила?

— Я выспалась.

— Я не спрашивал, зачем ты проснулась, я спросил, зачем ты вскочила.

— Укладывала Элю в ее постель, ходила в душ.

— Уложила? Сходила?

— Да.

— Давай в исходное положение. Я еще не готов подниматься.

Я осторожно ложусь на свою половину кровати, машинально кручу на запястье новый браслет. Вчера, практически в полной темноте, я не рассмотрела его толком, а сейчас вижу, как в первых лучах солнца играет камень, и от этого захватывает дух. Зачем он мне подарил его?