— Уведет ее у вас прямо из-под носа, — взвизгнул калека, дохнув мне в лицо перегаром.

Он уже серьезно перебрал.

— Эта колдунья совершенно подчинила вас своей воле. Я же предупреждал. Да не закатывайте так глаза: вы ей приписываете необыкновенные поэтические достоинства, хотя единственная ее радость — выставлять мужчин ослами. Никогда не забывайте, что она так и осталась униженной женщиной, у нее крыша едет при воспоминании о своих несчастных годах. Вздорная баба, вот и все.

Улыбка его стала особенно ядовитой, словно он был счастлив констатировать извечную нутряную подлость человеческого рода.

— Оставьте меня, — попросил я.

— По-моему, вам не стоит упорствовать, вы для нее мелкая рыбешка.

Я проглотил грязное ругательство: он перешел допустимые пределы. Все во мне клокотало, я потерял контроль над собой и бросил ему в лицо:

— Не будь вы калекой, я бы вам морду набил.

— Воздержитесь от грубости, сохраняйте хладнокровие.

Я встал. Ноги едва держали меня, они были набиты мягкой резиной, и мне пришлось после нескольких шагов ухватиться за спинку стула, чтобы не упасть. Я бродил по залу в поисках полного стакана неважно чего, лишь бы это обжигало и оглушало. Все бутылки были пусты — люди надирались вдребезги, желая достойно отпраздновать последнюю ночь старого года, — и я спустился во второй бар, устроенный под лестницей. Я опустошил, глоток за глотком, два стакана чистого джина, стакан бренди и рюмку коньяка. Меня переполняли глупые мысли о мести, но на самом деле мне хотелось бы затопить их водопадом алкоголя. Я толкнул дверь и внезапно услышал яростное дыхание моря.

Косые струи дождя, густого как занавес, ударили мне в лицо. Я сделал несколько шагов по палубе под хлеставшим меня ливнем, задумчиво попыхивая сигаретой, ощущая смутную ярость унижения. Ветер доносил обрывки мелодий рока. Погода была ужасная, за несколько секунд я промок с головы до ног. И задрожал еще сильнее, когда увидел себя совсем одиноким в этой ореховой скорлупке, которая погружалась в жуткую декабрьскую ночь, в этот черный котлован, вздыбленный полярными ветрами. Казалось, в море возникли дыры: корабль падал в бездонный колодец, затем взлетал почти по вертикали, словно вытянутый к небу палец, потом начинал клевать носом. В своем несчастье я вспомнил Беатрису, вновь обнаружив в ней привлекательные черты: она была далека от совершенства, но хотя бы любила меня. Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Мне следовало вернуться, оставаться на этой скользкой палубе было бы слишком опасно.

Все еще пошатываясь, я на мгновение застыл на пороге большого зала, который поднимался и опускался в ритме волн, и в рассеянном голубоватом свете поначалу не разглядел ничего, кроме неясных силуэтов, детских шариков и серпантина. Каждый второй плафон отключили, в насыщенной дымом и запахом разгоряченных тел атмосфере становилось все труднее дышать. Некоторые пары целовались взасос, другие откровенно ласкали друг друга, а угроза шторма тем временем нарастала. К моему облегчению, Марчелло отстал от Ребекки, и она танцевала одна. Я вновь ощутил надежду и посему в очередной раз забыл свою официальную подругу, Беатрису. Никогда еще Ребекка не выглядела столь величественно. Ее загадочное лицо затмевало все прочие. Я видел только это светило и не пытался скрыть волнения, туманившего мой взор. Она двигалась в изнеможении, запрокинув голову, прищурив глаза, вся во власти экстаза святой, претерпевающей мученичество. Два десятка мужчин и женщин, подобно мне, пристально смотрели на нее, похожие на детей, окруживших рождественскую елку. Она была средоточием всех смутных грез, порхающих в этих стальных стенах. Она нашла некое внутреннее легато, которое великолепно отражало грубую, энергичную музыку оркестра: поднимаясь на цыпочки или резко складываясь, она играла своим телом, словно это был инструмент, созвучный всем остальным. Она вселилась в электрическое буйство, прокладывая ему королевскую дорогу своими смелыми пантомимами. Тело ее, устремленное ввысь, проникнутое желанием пронзать, напоминало о гибкости клоуна, разрывающего полотно шатра. Удивленный, опьяненный, зачарованный, уже простив ей кокетничанье с Марчелло, я целиком отдался этому восхитительному зрелищу. Дыхание у меня спирало, когда я видел ее подрагивающие груди, экстатически виляющий зад. Я был отныне маленьким самцом, оробевшим перед этой кровожадной легкомысленной пантерой, мальчуганом, в экстазе созерцающим звезду. И я смотрел на нее с разинутым ртом, когда меня хлопнула по плечу чья-то рука.

Это была Беатриса, необычайно похорошевшая, чуточку накрашенная, затянутая в очаровательные джинсы. Я оцепенел, словно увидев призрак: если бы судно раскололось надвое, мое изумление было бы не меньшим. Взгляд у нее был непримиримый, разгневанный. Я втянул голову в плечи и понурился.

— Удивлен моим появлением? Как видишь, лекарства доктора подействовали. Меня вывернуло наизнанку, и я ощутила прилив бодрости. Ну же, дорогой, не надо скрывать радости, ведь это твой лучший друг Франц послал стюарда разбудить меня, и я чувствую, что мое вторжение добавит перчику этой вечеринке.

— Франц! Но зачем было Францу будить тебя?

— Он предупредил, что ты без меня скучаешь и стал с горя ухлестывать за его женой. И дал мне послушать концовку вашего сегодняшнего разговора в его каюте, записанную им на кассету без твоего ведома. Весьма поучительно!

Я издал нечленораздельный звук и застыл на месте, хватая воздух ртом, как если бы получил удар под ложечку.

— Этот паралитик изрядная сволочь, но он, по крайней мере, открыл мне глаза.

— Послушай, я вел себя, как…

— Стало быть, вот она, твоя несравненная, твоя милая, твой маяк, твоя принцесса, ради которой ты был готов выбросить меня в мусорное ведро. Кажется, дела идут не слишком хорошо?

— Беатриса, я люблю тебя…

— Ты еще смеешь мне это говорить! Вот тебе за твою ложь.

И она со всего размаха влепила мне пощечину.

Я был оглушен, еще больше ошеломлен. Бурлящее море находилось в согласии с гневом моей любовницы, подогревая его, хотя сама она этого даже не сознавала.

— Дидье, я буду с тобой откровенна: ты меня разочаровал. Бывают обстоятельства, которые лучше раскрывают человека, чем два года совместной жизни. Ты так желал Ребекку, что сделал ее желанной и для меня, но мне интересно, кто из нас окажется более удачливым.

По сжатым кулакам, по торжественной манере держаться я угадывал ее решимость совершить нечто экстраординарное. Бросив меня скорее мертвым, чем живым, она прорезала толпу зевак, окружавших супругу Франца, и начала танцевать перед ней. Ребекка встретила ее широкой улыбкой. В душе моей возникла великая пустота, словно предчувствие непоправимого. Соперницы стали сообщницами. Я не узнавал свою подругу: неприметная женщина преобразилась в дерзкую авантюристку. Эта блондинка и эта брюнетка воплощали нравственное кредо дня, вступившего в союз с мистикой ночи, Север и Юг заключили союз против меня, пытавшегося рассорить их.

Такая контрастная красота, усиленная противостоянием, сделала из них самую прекрасную пару вечера. На сей раз все было потеряно. Едва они затряслись в едином ритме, зрители воспламенились. Музыканты оркестра восторженно засвистели им, и зал едва не обрушился под шквалом аплодисментов. Две подруги распускались под клики «браво», как цветы на солнце, очарованные своей колдовской властью, еще более очаровательные благодаря обоюдному желанию понравиться друг другу. Каждый их шаг вызывал овацию, их примирение крепло, купаясь в радостном энтузиазме толпы. Но где Беатриса выучилась танцевать? На редких празднествах, куда нас приглашали, она проявляла себя столь скромно, что это граничило с неуклюжестью.