Я отшатнулся.

— Вы? Здесь? Стало быть, я ошибся каютой?

— Вовсе нет. Я стерегу сон моей жены.

Сначала я подумал о бегстве. Калека был последним человеком, которого мне хотелось увидеть. И уж он-то должен был это знать. Но я все же вошел, вне себя от ярости, не в силах произнести хоть слово. Ребекка спала в своей постели.

— Вы можете говорить в полный голос. Она приняла снотворное.

— Где Беатриса?

— На судне, но где — не знаю, клянусь вам в этом.

Его чересчур невинный облик не внушал доверия. Я быстро понял, что за этими слишком любезными манерами скрывается нечто особенное.

— В конечном счете, Дидье, только я сохранил хорошие отношения с остальными тремя. Вы огорчены?

Чего бы мне это ни стоило, я счел более честным признать свою досаду. В целом, говорил я себе, он всего лишь шут, и злоба его вызвана прежде всего глупостью: он не стоит даже того, чтобы я на него злился.

— Я хочу помочь вам вновь завоевать Беатрису. Не из дружбы, поскольку вы не позволили дружескому чувству расцвести между нами, но из солидарности. Подобно мне, вы принадлежите к породе козлов отпущения, а я люблю проигравших: у них всегда есть выход — выиграть хоть один раз.

— Я не за помощью пришел, лишь за информацией.

— Разумеется, но мне не по душе оставлять вас в подобной ситуации. Во-первых, уверены ли вы, что моя жена вам больше не нравится?

Его добродушие не обмануло меня.

— Франц, не затевайте все сначала: мне нужна только Беатриса.

— Беатриса вернется к вам, если захочет. Мы поговорим об этом позже. Пока же смотрите.

Он отдернул занавеску иллюминатора, разобрал простыни на постели и свернул их к подножью. Ребекка, голая, спала на боку, поджав одну ногу под другую. Я внезапно почувствовал бешеное биение пульса.

— Зачем вы это делаете?

— Для вас, Дидье, я реализую ваши желания.

Я не понимал. Нездоровый отек уродовал его верхнюю губу. Ткнув Ребекку в плечо, он повернул ее на спину.

— Она красива, вы не находите? Как отрадно думать, что это женское тело, эта атласная кожа подчиняются любому возникшему у меня движению. Она ваша, если вы ее желаете.

— Вы шутите?

— Вовсе нет, я абсолютно серьезен: восхищайтесь этими налитыми плечами, этими упругими грудями, разгорячите себя юностью этого прекрасного лица, которое вы, возможно, больше не увидите, погладьте ее по животу, не опасайтесь ничего, она пребывает в наркотическом дурмане, поцелуйте ее, подцепите языком эти колючие заросли.

Я застыл, словно кол проглотив, уверенный, что Ребекка лишь притворяется спящей. Что, если это очередная западня, которую расставила парочка, связанная обоюдным пристрастием ко всяческой грязи?

— Хватит расхваливать торговые сделки, я нахожу ваше сводничество отвратительным.

— Вы ограниченный человек, Дидье. Разве вы не видите, как я счастлив, что мы с вами делим чувство обожания к ней?

— Сейчас не время говорить об этом, я хочу найти Беатрису, вот и все. Где она?

— Владей я всеми своими членами, Дидье, предложил бы вам проделать со мной то, что две эти шлюхи…

— Ваш черный юмор не отличается хорошим вкусом.

— Займитесь с ней любовью, умоляю, я буду смотреть издали, если мое присутствие вас стесняет, вознаградите себя за все.

Сказано это было невиннейшим тоном ребенка, который просит конфетку.

— Вы действительно сошли с ума?

— Никоим образом. Пользуясь тем же случаем, включите кипятильник, мы заварим чай.

— Послушайте, Франц, вам не кажется, что после всего случившегося вчера вечером вы сделали уже достаточно? Итак, говорите, где находится Беатриса, или я ухожу.

— Беатриса спит в моей каюте, вот почему Ребекка легла здесь: кровать слишком узка для обеих и, поскольку мне спать не хотелось, я уступил свою вашей подруге. Идти туда бесполезно, ключ у меня, я запер дверь снаружи.

— Дайте мне ключ.

— Секунду, Дидье, имейте снисхождение к больному. Давайте сначала выпьем чаю.

Он расставил чашки на подносе. Успокоенный тем, что Беатриса недалеко, я вставил штепсель в розетку. Тогда калека произнес с особенной мягкостью:

— Хотите, сведем наши счеты? Поначалу мы хотели только поддразнить вас. Вы с Беатрисой выглядели такой дружной парой — союз двух наивных людей, отправившихся искать великого потрясения на Востоке. Своей обоюдной нежностью вы возрождали ценности невозможного брака. Я испытывал по отношению к вам зависть, смешанную с насмешкой, причем насмешка преобладала. Мы устроили вам проверку: подобно трем парам из четырех, вы не устояли. Я всегда борюсь за освобождение людей, связанных слишком сильным чувством, мне нравится разрушать идиллии, разоблачать комедию большой любви. И я пристроился к рутине вашего существования, как крошка хлеба, застрявшая в горле.

Я чувствовал себя смешным, ибо вновь сидел перед ним, и поток его слов заливал меня, словно губку под краном.

— Ничего вы не разрушили!

— Вы лежали в моей ладони и трепыхались, как насекомое. Атаковав со стороны Азии, я сразу привел вас в раздражение, я разворошил кучу жалких личинок, которые вы принимаете за мысли. Ибо идеи сами по себе никогда не имеют значения. Любой может обзавестись идеями, важен лишь тот, кто их производит. В сущности, я все угадал с первого взгляда — я почуял в вас мой скверный запах. Подманить вас на Ребекку было уже детской игрой, тем более что поначалу она нашла в вас некоторый шарм.

Я притворялся равнодушным, но каждое из его слов было пощечиной мне, и хлестал он меня наотмашь, по обеим щекам.

— К чему вы все это поете?

— Любой мужчина втайне желает, чтобы другой мужчина освободил его от забот, связанных с желанием, указав раз и навсегда желанный объект: я сказал вам, какая женщина красива, а какая нет. Посредством рассказа о своих наслаждениях я заставил вас наслаждаться, посредством рассказа об извращениях ужаснул: где я прошел, там и вы захотели пройти, да еще получить дополнительное удовольствие от того, что предали меня. Даже злоба ваша делает мне честь — вы были моим сателлитом, жили под моим притяжением. Я привил вам новое чувство, моя жажда пробудила вашу. Моя страсть привела в движение другие, я слышал ее отзвуки повсюду. Но мы столько говорили о женщинах, что они нас обошли, и последнее слово осталось за ними.

Широкая улыбка осветила его лицо.

— Видите ли, Дидье, — продолжал он, — с вашей помощью я пережил в ускоренном ритме всю свою историю с Ребеккой. Вы обожглись от соприкосновения с ней, как я хирею от тоски по ней. Но вы оказались не на высоте: ваше желание было слишком слабым, ибо копировало мое; вы прожили как комедию то, что я пережил как трагедию; вы вели себя, подобно простаку, угодившему в сложную историю. И в демаршах моих меньше лжи, чем в ваших глупостях.