– Я нищим не верю.

– А проститутке веришь, – сказал Кирыч,

– Не в этом дело!

– А в чем? – спросил один.

– В чем? – подхватил другой.

Я подумал, что мне трудно объяснить. Все, что просилось с языка, было словно взято из какой-то чужой, незнакомой мне жизни – о солидарности, о долге, взаимовыручке.

– Какое тебе дело до него? – сказал Кирыч, – До этого…, – он произнес с брезгливостью, которая меня не испугала даже, а словно обожгла. Он говорил о дураке Аркаше, бывшем друге дурака Андрюши так, словно, тот был не мусором даже, а какой-то отвратительной жабой, которую и прихлопнуть не жаль.

– Да, не в нем же суть!

– А в чем? – снова спросил один.

– В чем? – спросил другой.

– А вот не уверен я, смогу спокойно спать, если буду знать, что бросил человека на произвол судьбы. Он попросил меня о помощи, а я его бросил.

– Да, кого он только не просил, – сказал Марк.

– Да? – я посмотрел на сожителя.

– Я так думаю, – сказал Марк, на мой взгляд, чересчур поспешно.

– Ты не будешь лезть в это дело, – медленно и веско произнес Кирыч, – И точка. Это не твое дело.

– Да, не мое. Мне нет до него дела, мне абсолютно до него никакого нет дела, – рассмеялся я, – Пусть он хоть в канаве подохнет, не всплакну. Но пусть это будет его собственный выбор. Пусть выйдет сначала и ам решит.

– Да какого лешего! – зарычал Кирыч, – Чего ты тут устроил? – и мы уже стояли друг напротив друга и друг друга будто бы не узнавали.

Так и начинается бытовой бокс, успел подумать я.

– Мальчики-мальчики! – завопил Марк, протискиваясь между нами, – Не ссорьтесь, мальчики!

– Иди-ка ты, – постояв, он развернулся и вышел из кухни.

– Ну, ты тоже странный какой человек, – переводя дух, сказал Марк, – У тебя же с ним было. С этим. Преступником. Ты разбиваешь Кире сердце.

– Еще кто кому разбивает, – буркнул я.

Кирыч может пройти мимо чужой беды?

Вот, просто так – пройти мимо, и ничего даже не сделать?

Я – да! – я могу, я себя знаю, я закрываю глаза до последнего, я – страшный эгоист и трус.

А он?

Кирыч, который помогает всем, который умеет правильно и честно организовать свой мир. Он-то, хороший, он – настоящий хозяин жизни, человек на своем месте….

И снова этот рефрен, который повторяется в последнее время надоедливо часто: «нет-нет-нет».

На летучку я опоздал (и как людям удается забывать на работе о личном? у меня так все из рук валится). Так что разговаривать с шефом пришлось с глазу на глаз. А точнее, лицом к лицу. Причем, снизу вверх, и понятно, конечно, кто был снизу, как бы лицо верхнее ни пыталось разыгрывать равенство.

– Что у нас еще? – улыбаясь вполне по-отечески, спросил меня Сергей Петрович. Прежде он отклонил и технократический тренд в правительствах экономически слабых стран Евросоюза, и историю с ажиотажем вокруг «нового люкса», и внезапный дауншифтинг одного швейцарского банкира.

Он был, конечно, прав.

На месте Сергея Петровича Конева, умудренного сединой главреда экспертного журнала, я б себя давно с работы выгнал. Мне есть что сказать о кино и драматическом театре, для меня не пустые слова ни «нарратив», ни «школа переживания». Я вполне могу разобраться в мыльных пузырях латиноамериканской писательской школы. У меня даже на оперу и балет имеется свое мнение, пусть в нем я не совсем уверен. Но о мире финансов мне от себя сказать практически нечего, и поэтому, который год трудясь «экспертом», я занимаюсь только тем, что складываю воедино условные авторитетные оценки – набиваю пустоту чужими иголками, мысленно зевая, скучая мысленно, а то и – как сегодня – пребывая в каком-то остервенелом отупении.

Мнение мое о топах и випах экономического мира укладывается в два слова: напыщенное жулье. Но высказать это мнение я мог только один раз, и искать себе новое место работы – хоть в задрипанный отдел культуры за пять копеек, хоть в пиар, по сути своей подлый, хоть ассистентом в глянец, пошлый очевидно. Можно бы и во фрилансеры опять, мелькнула соблазнительная мысль.

А кредиты?

У всех сговоров с совестью одна сурдинка – надо расплачиваться по долгам.

– А как вам, Илья, история с Бойлом? – спросил Сергей Петрович.

– Интересная история, – сказал я после недолгой заминки. Все знать невозможно, про Бойла мне потом «гугл» расскажет.

– За нее и возьмитесь, – он только что по плечу меня не похлопал, – Я полагаю, вам есть что сказать по этому поводу.

– В каком… ракурсе, – попытался я осторожно прощупать почву.

– В нашем, – сказал он коротко, давая понять, что мне пора.

Я вышел из кабинета, а минут через пять-десять в голове моей зазвякало битое стекло. Этот Бойл, канадец, как сообщил мне интернет, много лет слыл скучным типом, нефтяной компанией руководил, но случилось с ним что-то вроде кризиса среднего возраста (под полтинник дяде) – влюбился, накатал книжку о своей неземной любви, о честности, и вот теперь вся Канада дружно ему зарукоплескала – мистер Бойл пошел наперекор всем табу, завел себе юношу, красавца и модель. «Хочу жить по правде, по лжи жить не хочу», – объявил буржуазный нефтяник толерантному обществу.

И что прикажете с этим делать мне?

Обращаться в пресс-службу «Газпрома»?

Какой это «наш» ракурс в этой истории?

День не задался, он был полон ерунды. Неудобный был день. Неудачный.

– Глупость какая-то, – говорил я примерно через час по другому поводу, стоя в курилке с Манечкой.

– Кирилла тоже можно понять, – сказала толстуха, пыхтя, как и я, сигаретой, – Передачи тебе в тюрьму носить не хочет.

Как бы мне не пришлось носить передачи Кирычу, подумал я, но говорить об этом, конечно, не стал.

– Никто не имеет права указывать, как мне жить, – сказал я, словно сам не плясал под начальственную дуду, – Только я могу решать, что мне делать со своей жизнью. Только я и никто другой.

– Боец, – Манечка весело хрюкнула.

– А как твое рандеву? – поняв, что сочувствия не найду, я решил сменить тему, – С этим… Голенищевым.

– Да, какое рандеву. Поговорили и все.

– И все? – а я-то ожидал продолжения балета «Манечка ищет любовника сожителю Николаше».

– А что? Я должна была кинуться ему на шею? Я тебе кто? – наступил ее черед кипяться.

– Понял-понял, – примирительно сказал я.

– Да. И вообще, ты когда к этому херу пойдешь?

– К которому?

– Тому. Который в центре. Где белые люди живут.