Итак, у него шотландец появился.

А у меня появился кошмар.

– И что за шотландец? – голос мой звучал по-учительски, но я ничего не мог с собой поделать.

– Шотландец? Какой шотландец? – вытаращился Марк. Аж свой айфон отложил в приступе притворного удивления.

– Манечка сказала, что вся Москва знает про тебя и твоего шотландца. Все знают, а я не знаю.

– Ну…, – Марк покраснел. Надо же, он еще сохранил способность краснеть, – Ну…, – произнес он, – такой человек.

– И что же? У вас любовь?

Теперь он побагровел. Да, понял я, у них нечто большее, чем обыкновенный пересып. У них какие-то чувства и, надо полагать, взаимные – проигрышные варианты едва ли в обыкновении Марка; он готов любить только взаимно. Счастливый человек – с врожденной тягой к гармонии.

– Не тот ли это шотландец, к которому ты по весне с Кирычем ходил?

– Когда? Куда? – переспросил Марк, – Ну, да. Наверное. Я уже не помню.

И правильно, в общем-то, делает, что не помнит: с той вечеринки он пришел не в самом лучшем расположении духа. На шотландский праздник Марк напялил шотландский килт, в котором успеха не имел – его освистали.

– И что теперь? – спросил я.

– Ничего, – сказал он.

Рассказывать он был не в настроении. Или я был слишком настойчив, чересчур агрессивен в своем любопытстве – в конце-концов, я должен бы уважать чужое личное пространство. Если у Марка появилась своя постоянная личная жизнь, то это же хорошо – полезно для психики.

– А почему ты тогда дома ночуешь? – спросил я.

– Так получается, – если я говорил, как злобная училка, то ему хорошо удавался образ ученика-недотепы.

– Он что – замужем?

– Как тебе сказать….

Я застонал:

– Только не говори мне, что он женат, у него детей куча и шотландская мегера у плиты…

– Нет-нет! – заверил Марк.

– А в чем тогда дело? Жилплощадь? К нам приводи. Мы уж не дети, – а кто-то отлично исполняет роль «мегерыча», мелькнуло в моей голове в порядке самокритики.

Марк вздохнул.

Что-то было не так в этой истории, что-то не склеивалось, не сходилось….

Не исключено, впрочем, что, пообщавшись с этим отвратительным Гардиным, серым гадом с Остоженки, во мне тоже развилась подозрительность.

Богач из раздутого дома, к которому я ходил просить за проститута Аркашу, заподозрил, что я его шантажирую. Он позвонил мне и стал интересоваться ценой.

– Сколько ты хочешь? – спросил он, и я в испуге нажал на красную кнопку.

– Сколько? – он проявился опять, когда мы с Манечкой ехали в метро, номер почему-то был другой, не тот, который я внес в «черный список» – Смотри, с огнем играешь, – и я опять отключил телефон.

Я не давал Гардину своего номера. Он нашел его сам, в кратчайшие сроки – мы с Манечкой всего-то спустились вниз на лифте, вышли на улицу и сделали пару шагов…. Подозрение, что Гардин как-то связан со спецслужбами, только усилилось. Внешне он был похож на ночного мотыля, а повадки его указывали на шпионскую выучку.

Только шпионам кажется не то, что они видят. Шпионам и параноикам.

– Красивый? – я все продолжал свой допрос. Марк интересовал меня больше Гардина.

– Очень, – сказал Марк и сорвался наконец, – Идеал, он просто идеал, я не верю своим глазам. Соу горджес! Как встречаемся, я просто не чувствую под собой ног, готов буквально под каждым кустом.

– Избавь меня от подробностей, – я поморщился, – это кстати в России подсудное дело. Пропаганда и все такое.

– Мы гуляем просто.

– Но уже «мы».

– Ну, ты же сам говоришь! – он замолчал, стал гладить свой айфон, выискивая себе новое развлечение.

Да, я был раздражен. А может быть, я просто боялся.

Что имел ввиду этот серый мотыль Гардин, этот обитатель фешенебельного термитника в центре Москвы? Что хотел сказать он своим колким «а ты как думаешь?», этим своим нежданным «ты», холодной своей усмешкой и внятным желанием сообщить мне что-то важное, намекнуть на что-то….

Он пристально смотрел на меня, а по спине моей бежали мурашки. Как на допросе, ей-богу….

А еще он сказал, что я играю с огнем.

Я узнал его. И я не понимал, зачем он объявился в этой истории.

Неужели не кокетливый детектив? Неужели триллер?

Я назвал его «Миша-мудак» и не удивлюсь, что зовут Гардина действительно «Михаилом» – какие-то знания попадают к нам в голову прямиком, минуя промежуточные носители – ты просто знаешь. Механизм примерно такой же, как у влюбленных, которые точно знают, что человек этот – вот, как у Марка с его шотландцем – слеплен по индивидуальному заказу. И Николаша, сожитель Манечки, в своем дневнике писал о чем-то похожем….

Да, наверное, зовут Гардина Мишей, он – мудак: весной в клубе он наговорил гадостей Марку, а позднее, летом, под моим руководством Марк устроил ему выволочку – все получили по заслугам, и можно бы сдать этот случай в архив («пассе», – как говорит, Марк, обезображенный иностранными языками), но хрусткий серый Гардин появился опять, и что это, как не судьба-злодейка?

– Что ему от меня надо? – спросил я. Марк ушел к себе в комнату, а я пришел к Кирычу, лежавшему на кровати с журналом.

– Не обращай внимания, – сказал Кирыч.

– Как не обращать, если он сказал, что я с огнем играю?

– Мало ли кто что сказал? Сказал и забыл.

– Откуда у него мой телефон?

– Сейчас все можно узнать. Интернет-то на что?

– А зачем ему узнавать, если ради красного словца?

– Ерунда все. Ездишь же ты на метро.

– Ну, езжу и что?

– А там бомбы взрывают.

– Что же мне теперь, пешком ходить?

– И я про то же.

Мое смятение Кирыча не смутило. Мои страхи он никогда не принимает всерьез, что к лучшему – иначе мы давно свели бы друг друга с ума.

Кирыч книг не читает, он читает только деловую прессу, так что возможные сценарии развития событий у него, наверное, поскромней моих. А мне вот уже чудились ужасы – что-то хлещущее, булькающее, хрустящее, рыкающее – свистящее что-то, как и голос этого Гардина, человека не бесхребетного, как мне сначала показалось. Он жестокий и жесткий – хрусткий он, со жвалами – и сейчас, должно быть, готовится к броску. Так я себе надумал, ложась спать, а далее снова мучаясь бессоницей….

«…я не живу, нет, я не живу, я все время иду по тонкому льду; я жду, ожидаю, что в любой момент подломится подо мной основа, я рухну, меня охватит ледяное равнодушное нечто. Это знание преследует меня, не знаю, как называется оно на языке специалистов (депрессия? маниакальный психоз? дурость натурале?); даже когда все хорошо, и прежде всего, когда все хорошо, я борюсь с сильным страхом, который, как тень, преследует меня всю мою жизнь – я ожидаю, что случится нечто, какая-то сила сдвинет набок расписную красивую декорацию и откроет черноту, в которой я немедленно утону, она будет везде, а не только нескончаемым зудом на задворках моих мыслей; я счастлив, а целом и общем я неподдельно счастлив, у меня есть мой дом, мой любимый человек, нестыдная работа; учитывая, где я родился, как вырос и чему меня учили, я не должен был иметь ни такого дома, ни такого человека, ни счастья такого – простого, обыкновенного, как у всех и именно этим на все счастья непохожего – и это значит, что счастье мое может быть иллюзией, в любой момент развалиться может она – и ничего мне уже не останется…».