Шрифт:
Интервал:
Закладка:
XXXII
Утром я был намерен посетить Лавру. Однако проспал за́ полдень, потом еще с час ленился в постели с тем же Конан Дойлом в руках, потом наконец встал, но долго мылся, завтракал, курил. Потом еще раз позвонил Насте. Результат был прежний, как и вчера. Тем не менее я заготовил некоторый план, с которым и вышел из дому и ради которого прихватил свой дипломат. День был серый, холодный, однако сухой. С ночи, правда, остались лужи. Троллейбус, как всегда, повез меня на Печерск, с той лишь разницей, что теперь я поднялся к нему из метро у Арсенала и нарочно проехал аптеку. Я также не стал огибать Лавру близ Феодосия, а честно купил билет в будке у главного входа; впрочем, ни очереди, ни посетителей по сезону не было совсем. Монастырский городок – в главной части все еще музей – был пуст. Это отвечало моему душевному настрою. Я проблуждал с час между келий и вдоль стен с только что подновленной аркадой, потом вышел к центральной звоннице. Впервые на моей памяти вход в нее был открыт. Я не преминул воспользоваться этим, хотя жетон на осмотр, даже в купонах, стоил дорого. Мне, впрочем, казалось, что я богат как никогда: рубли уже превратились на Украине в валюту. Лестница, крутая, как и в Кирилловской, вилась винтом, то прячась в толще стен, то выгибаясь вдоль крытой галереи. Наконец я взошел к самому верху, где на огромной смотровой площадке, чем-то похожей на палубу парусного корабля – там-сям лежали канаты, был ворот для подъема колоколов и еще какое-то служебное хозяйство в том же роде, – кроме меня, жалась на пронзительном ветру юная парочка да одинокий художник мечтал сладить с мольбертом. Он явно жертвовал собой для искусства. Я тоже жертвовал собой, подступив к краю и оглядывая панораму города. Отсюда отлично было видно на три стороны – Днепр, Печерск и Крещатик. Лишь Подол заслонялся шахтой с лесенкой, ведшей к самым колоколам и обвитой сеткой. Неизбежные чувства и мысли охватили меня. Глядя вокруг, я, как и до́лжно в таких обстоятельствах, вспоминал или пытался вспомнить с разной долей удачи все то, что пережил здесь. В сизой дали белела Троещина – дядя Борис. Дарница – Ира – была не так интересна, коль скоро я только что был там сам. Тоня занимала больше пространства, как, впрочем, и ее румяная мать, которую я не знал толком, куда поместить. Где-то бродил все еще близ Софии мрачный торговец юными леди. И неведомо где сидел, спрятавшись, словно филин, так никогда и не понадобившийся Ч***. Уже были сумерки, когда я спустился вниз, прогулялся до дальних пещер, убедился, что тут служат, – дорога к храму вела по аллейке, усыпанной крупной листвой, и среди этого влажного золота стояли нищенки, которым я роздал все, что нашел в карманах, оставив себе лишь на обратный путь. Теперь я не пропустил аптеки. Знакомый дом колодцем с щелями окон-бойниц приветствовал меня глухой тишиной и отчетливым эхом моих шагов в парадном. Как и впервые, я неспешно поднялся на третий этаж и позвонил у двойной двери.
Дальше случилось странное. Дверь распахнулась, и, прежде чем я успел что-либо сказать, чья-то рука с небывалой силой втянула меня внутрь, после чего, уже изнутри, дверь грохнула о косяк. Свет нигде не горел, но и во тьме я понял, что вся прихожая разворочена, гардероб опрокинут на пол, а сам пол весь в грязи, словно тут был ремонт. Ремонта, однако, не было. Шляпа слетела у меня с головы от толчка в спину, и секунду спустя я оказался в комнате с часами, где за столом возле утлой свечи сидел угрюмый субъект, худой и длинный, с длинными же цепкими руками и с гривой вьющихся, не слишком чистых волос. Он вперился в меня взглядом, явно почерпнутым из низкопробных вестернов, и таким же деланым, кинопрокатным тоном грубо спросил:
– Где она?
Я, однако ж, вовсе не собирался поддерживать столь гадкую режиссуру. В самом деле, на своем веку я повидал кое-что пострашней, чем этот мятый Карл Моор. Поэтому я не спеша оглянулся – мне было любопытно знать, кому я обязан болью между лопаток, – и тут невольно задрал брови: за моей спиной стоял несколько поношенный и усталый, но все еще в том же щеголеватом плаще мой реньеровский знакомец из Софиевского проулка. Вот это да! Ведь я думал о нем – и так возвышенно – каких-нибудь полчаса назад. Он меня не узнал, это было видно. Теперь по всем правилам тех же вестернов я должен был утаить свое открытие, чтобы потом, после стрельбы и беготни по крышам, с особым эффектом пустить его в ход – перед самой смертью злодея. Тем паче что его напарник явно гнул свое, то есть честно играл ремейк с голливудской пошлятины и тем же тоном твердил – кажется, уж в третий раз – свое «где она?». Все мы помним эти допросы без объяснений и жалкое лепетание жертв.
– Она? – повторил я. – Вы имеете в виду Тоню?
Лицо Моора перекосилось. Но он еще пытался держать свою роль.
– Какую еще Тоню? – проревел он. – Где она?
Но я уже видел, что это имя ему известно.
– Я имею в виду девушку, – сказал я невозмутимо, – которую ваш симпатичный коллега продал мне на улице прошлой весной за весьма крупную сумму.