– Мы все-таки идиоты – знаешь об этом?

– Нет. Мы просто счастливы.

Поцелуи – поначалу нежные и трепетные – становились все более жгучими, глубокими, безвозвратно нужными им обоим.

– Я буду танцевать с тобой всегда.

– Танцуй.

Мо хотел добавить, что не желает, чтобы в ее жизни были другие партнеры, но осекся – на подобные фразы у него не было права. Не теперь.

– Дни и ночи. Все, что захочешь.

– Мне ничего не нужно, кроме тебя.

«И моего хрюнделя», – прозвучало у него в голове, и он обнаружил, что тянет завязки ее лифа на спине, развязывая узел.

– Ты хотела искупаться голой?

– Да…

– Сейчас. Самое время.

Ткань соскользнула с ее плеч и ушла на дно; ему в грудь уперлись твердые соски, и Мо едва не застонал. Продолжая их танец в воде, он потянул и за другие завязки – на желтых плавках (знал, что выбрал правильную модель) – сначала слева, затем справа. Их губы не отрывались друг от друга – поцелуй длился, и уже не различить, где он и где она – два подводных течения слились в одно.

– Лана…

– Танцуй…

И он сделал то, что не позволил себе в прошлый раз, – расслабил ладони, поддерживающие ее ягодицы, и Лана медленно скользнула вниз – прямо на него. Горячая, плотная, скользкая внутри.

И Марио застонал. Прохладная вода снаружи, а он в жаркой лаве, в нежности, в любви. Он погружался в нее, как клялся в любви, – не телом, сердцем, всем собой. Прижал податливые бедра теснее, ближе, почувствовал, как вошел весь – по волоски, – зарычал, застыл на секунду. А после принялся танцевать, опуская свою женщину вверх-вниз, подчиняясь самому древнему ритму из всех существующих…

Тонуло в океане, наблюдая за любовью, солнце.

* * *

Этой ночью лежанка из листьев уместила двоих. Обнявшихся. Спутались их волосы и дыхание, переплелись их пальцы и души. Сверкало, словно ночное платье танцовщицы, бриллиантами-звездами небо.

– Нам еще нужно съездить в Гару…

– И понырять с маской.

– Точно. И пещеру ту посмотреть.

Москитная сетка не понадобилась – ветер стих, но насекомые так и не появились. Белела, покачиваясь на волнах, освещенная луной жемчужина-яхта.

– А еще гитара. Ты ее не принес?

– Нет. Успею.

– На террасе?

– Да. Станцуешь для меня?

– Конечно.

– Мо…

– Что?

Он нежно гладил ее по плечу.

– Я подарю нам телескоп, да? Хотела – тебе. Но теперь нам.

– Выберем его вместе. Будем смотреть на звезды.

– Здесь. Мы ведь будем приезжать сюда часто, Мо? Да?

Лана мечтала, Лана захлебывалась – им хотелось жить, хотелось мечтать, хотелось быть, как сейчас, вне пространства и времени.

Он не стал напоминать о том, что всего этого может и не быть. Вместо этого спросил:

– Ты знаешь, что мы выиграли тот танцевальный конкурс?

Она повернулась к нему, уткнулась теплым носом в щеку.

– Правда? Забавно… Мы ведь танцевали… для себя.

– Потому и выиграли. Они хотят, чтобы мы приехали на съемки вручения призов.

– А что за призы?

– Я и сам не знаю. Съездим?

– Может быть.

«Если успеем».

Под этим звездным небом не звучало грустного, потому что прямо в этот момент его не существовало. Два сердца – один ритм. Ласковые поглаживания – ненасытные, беспрестанные – ощутить, коснуться, выразить любовь. Коснуться, ощутить снова – времени все-таки так мало, даже если целая жизнь.

– Лана…

– М-м-м?

– Я тебя люблю.

Она плакала у него на плече, и Марио слушал плеск волн и смотрел на звезды. Он был счастлив.

– Я ей тебя не отдам, слышишь… не отдам, Мо. Я никому тебя не отдам. И ей тоже…

– Не надо, милая. Не сейчас.

– Не отдам. Любовь ведь победит, так?

Он промолчал. Мерцали на полночном небе далекие бриллианты.

Удивительно, но самое яркое и внятное свечение испускал алмаз – ровное, белесое, без завихрений. Энергия, похожая на мягкого ежика, расходилась от него в стороны, как от многоконечного кристалла. Алмаз бы Лана не спутала ни с чем. С остальными оказалось сложнее: вокруг рубина как будто бы клубился туман, такой же белесый, как и у алмаза, но похожий уже не на ежика, а на рваное облако, энергия аквамарина вилась спиралями и напоминала кудрявую голову, лараит, кажется, вообще не светился. Нет, светился – она смогла уловить не сияние, но блеклую пульсацию после нескольких минут пристального наблюдения. И сникла – в «комнате» у нее будет не пять, а всего одна минута, и, значит, лараит намеренно отыскать не удастся. А жаль. Он бы продлил Марио жизнь на восемьдесят дней.

Их дней.

«Ему нужен Сапфир. Только он».

Переходить к Сапфиру она не торопилась – пыталась понять особенность каждого самоцвета по порядку. Итак, топаз…

– Мо, ты мог бы дать мне листок и ручку?

– Мог бы. Только придется сплавать за ними на яхту. Тебе срочно?

– Угу, – Лана кивнула, и Марио, более ни о чем не спрашивающий, вошел в воду и побрел, рассекая мощными ногами мягкие волны, по направлению к яхте. Через мгновенье оттолкнулся и поплыл.

Ночь прошла спокойно. Лежа на жесткой подстилке из листьев и тесно обнятая мужской рукой, Лана то и дело просыпалась, слушала размеренное дыхание за спиной и подолгу не могла заснуть – не верила во все, что случилось вечером, – в признание у костра, в танец «на воде», в их любовь. А после осознавала, что все – правда, и сон ускользал окончательно – приходилось гнать мысли, чтобы погрузиться в дрему. Мешало плескавшееся внутри счастье.

Утром, сразу после завтрака вчерашней рыбой, на нее вдруг обрушилось беспокойство – а что, если больше не получится «падать»? Ведь она не в депрессии – как проваливаться в черноту? Но страхи оказались напрасными – любовь будто придала сил, и полет в бездну, который раньше длился, бывало, по две-три минуты, теперь проскакивал всего за несколько секунд. Нырнула здесь, вынырнула там. Чуднó. Лана обрадовалась.

Вернулся Марио, выдал ей завернутый в полиэтилен блокнот, поцеловал в щеку и отправился снова ловить рыбу.

Нам не хватает избушки, подумала Лана. Чтобы жить здесь. Просыпаться на рассвете, обнимать друг друга, а после расходиться – он на рыбалку, она на сбор ягод, – чтобы вновь встречаться за обедом. Есть суп из морепродуктов, который она научится варить, сидеть в сени пальм, Лана будет шить им одежду, Мо стругать из палочек крючки для полотенец в дом…