Вечером в начале октября Хелен позвонила Джону и заявила, что уходит из его галереи. А на вопрос почему ответила: «Ты и сам отлично это понимаешь»[648]. Она считала, что все предельно ясно. У него были, как она выражалась, «первостепенные граждане» — Грейс и Ларри, — а остальным приходилось томиться на галерке. И по собственным ощущениям, она относилась к «остальным»[649]. Майерс, однако, ничего не понимал.

После звонка Хелен он не спал четыре ночи. Фрэнк сказал Джону Эшбери: «А еще он часто плачет»[650]. В итоге галерист написал Хелен, обратившись к ней как к «миссис Роберт Мазервелл», письмо, в котором сообщал, что намерен немедленно вернуть ей все ее картины, потому что ему «на данный момент слишком больно на них смотреть».

Джон воспринял уход Хелен как предательство и так и не смог смириться. Хелен была одним из его любимых художников, и в ее уходе из галереи он винил Боба. «Общий друг… сказал мне, что Мазервелл не одобряет сотрудничества его жены с галеристом, который ведет такой образ жизни, какой веду я», — писал Джон в своих мемуарах[652]. Но он и сам знал, что это глупо. Личная жизнь Джона на том этапе была не более рискованной, чем жизнь любого стареющего холостяка.

Намереваясь уйти из «Тибор де Надь», Хелен, без сомнений, советовалась с Бобом и Клемом, и оба, скорее всего, одобрили ее решение. А вот нового арт-дилера она выбрала абсолютно самостоятельно. Галереей, на которую она обратила внимание, управлял Андре Эммерих — старый друг Хелен, двоюродный брат Габи Роджерс[653].

В 1941 году Андре бежал из нацистской Германии. В 1954-м, воспользовавшись семейными связями в Париже в сфере искусства и помощью Клема Гринберга, открыл галерею в Нью-Йорке[654]. Он мог обеспечить Хелен ту поддержку, в которой она, по ее мнению, нуждалась, и его стиль соответствовал стилю ее новой жизни в состоятельной части города. «Есть такая фраза “богема высшего уровня” — ею, безусловно, можно описать мой мир», — часто говорил Андре[655]. Так же описывался и теперешний мир Хелен. Джон же с ликованием насмехался над выбором Хелен: дескать, она выбрала галериста, женатого на наследнице изобретателя ирисок «Тутси Ролл»[656].

К началу декабря разрыв с Джоном окончательно состоялся, и Хелен наконец-то смогла вернуться к работе[657]. Она попробовала силы в скульптуре, начала переносить на холст образы, впитанные во время путешествия по Европе[658]. Во всех аспектах жизни она начинала с нуля. По иронии судьбы, это произошло на Верхнем Ист-Сайде, неподалеку от места, откуда в свое время начинались ее искания. Но за прошедшее время Хелен объездила весь мир.

Ли в каком-то смысле тоже вернулась к истокам. Прожив двенадцать лет на Лонг-Айленде, в 1957 году она сняла квартиру в городе на 72-й Восточной улице, проводя в Спрингсе только лето[659]. В этом доме ей было слишком тесно даже одной, к тому же комнаты вызывали чересчур много воспоминаний[660]. Чтобы в свои 49 начать сначала — и как Ли Краснер — художник, и как Ли Поллок — распорядительница наследия Джексона Поллока, — она нуждалась в надежном убежище.

От нее зависело, как Джексон и его творчество войдут в историю искусства — а в том, что они в нее непременно войдут, она никогда не сомневалась. Сотрудничая с Фрэнком О’Харой и Музеем современного искусства, она отправляла картины Джексона в разные страны[661]. Обратная реакция убедила ее: некоторые рассматривают его произведения как вариант перспективных финансовых инвестиций, но более широкая аудитория видит в нем то же, что и сама Ли, — художника, рискнувшего всем, чтобы предложить разрушенному миру новое средство самовыражения.

Ли убедила себя, что Сидни Дженис явно относится к первой категории и ценит Джексона только с точки зрения финансовой выгоды. Во время второй посмертной выставки, в которой участвовали в основном небольшие полотна, Дженис с Ли сильно поспорили из-за цен. Он хотел продавать работы Поллока дешевле трех тысяч долларов за штуку. Ли уступила галеристу, о чем жалела потом всю жизнь. Выставка распродалась вся до последней картины.

Ли запаниковала. Работы мужа стремительно и навсегда утекали из ее рук, и она начала всерьез подумывать о том, чтобы забрать оставшееся из галереи Джениса[662]. В конце концов, это же на нее свалились все заботы, связанные со встречами и перепиской в рамках управления наследием Поллока[663], так почему бы ей самой не контролировать судьбу его полотен?