Так, например, серия картин «Зелень Земли» была наполнена цветом и жизнью, но Time описывал их как «мрачные серо-черные полотна», которые, «кажется, посвящены исключительно теме смерти». ArtNews по каким-то совершенно непостижимым причинам обнаружил в ее чувственных водоворотах и образах, базирующихся на эротической природе женщины, «мотивы Поллока»[673]. А New York Times, напротив, поражала «бравада» художницы[674]. Впрочем, Ли не имела ничего против подобной противоречивости. Ее обидело бы только молчание, но выставка в том году породила весьма оживленную дискуссию. Ли отпраздновала ее открытие шумной вечеринкой в «Файв спот»[675].

Среди тех, кто внимательно наблюдал за Ли после смерти Джексона (хоть и с почтительного расстояния, дабы не навлечь на себя гнев гордой женщины), были Фридман и Оссорио. Оба мужчины купили работы Ли (Оссорио приобрел полотно «Пророчество»), и оба очень поддерживали ее после смерти мужа[676]. В 1958 году Фридман дал Ли мощный импульс, предложив ей самый масштабный проект за всю ее карьеру.

Семье Фридмана принадлежало новое 30-этажное здание по адресу: Бродвей, 2, и он поручил Ли сделать два мозаичных панно для оформления фасада. Одно из них должно было быть длиной более 25 метров[677]. В этом проекте, по сути, объединились два важнейших творческих эпизода из прошлого Ли: мозаичные столы, которые она создавала после переезда в Спрингс, и настенная живопись, которой она занималась когда-то в рамках федерального художественного проекта.

В далеком 1941 году ей поручили разработать дизайн настенной росписи и самой выполнить эту работу, но ничего не вышло, так как все ресурсы страны были перенаправлены на военные нужды. И вот теперь проект Фридмана предоставил ей возможность наконец-то реализовать те задумки, причем не в интерьере радиостудии, а в экстерьере, снаружи здания, и в той части города, в которой их гарантированно будут каждый день видеть люди из самых разных слоев общества. Ли представился шанс оставить свой след на великом холсте, которым служил сам Манхэттен.

Шарлотта Парк говорила: «Ли была сильной женщиной и личностью и до, и после Поллока, но не во время жизни с ним». К 1958 году она, казалось, прошла весь цикл и вернулась к себе в том виде, в каком она была до встречи с Джексоном. Она снова была силой в мире искусства, она участвовала в реализации значимого для общества проекта, и ее пригласили представить свою работу на международной художественной выставке в Японии[678]. А еще она опять активно общалась с коллегами в дешевых пивнушках в Даунтауне, как это бывало в эру «Джамбл-шопа».

«Кедровый бар» Ли ненавидела и зашла в него только однажды — в декабре 1956 года, на поминки Поллока. Все время она просидела в нехарактерном для себя молчании, пока все вокруг кричали о ее мертвом супруге[679]. Но «Файв спот» она, будучи фанатом джаза, любила и часто ходила туда в компании Клема, Дженни и даже Билла де Кунинга.

Очевидно, из-за их дружбы решение Билла арендовать тем летом дом Марка-Релли по соседству с Ли показалось ей особенно обидным. Рут Клигман все еще судилась с вдовой за возмещение ущерба, нанесенного ей в результате аварии по вине Джексона, а Билл уже пригласил Рут пожить у него[680]. В сущности, эта бесконечная драма, зародившаяся в той самой печальной главе ее жизни, могла бы поглотить Ли целиком, позволь она ей это сделать. Но Ли не позволила.

Она замкнула цикл в отношениях и со старыми друзьями, и с молодым поколением: Фрэнком, Пэтси, Майком Голдбергом, Кеннетом Кохом и другими[681]. Все они уважали Ли — энергичную, интересную, часто агрессивную и острую на язык и одновременно обезоруживающе скромную — как одну из тех, кто стоял у самых истоков, а она между тем все начинала с начала.

Чтобы ознаменовать окончание того летнего сезона, который на самом деле стал концом целой эры, Барни Россет устроил «вечеринку в честь прекращения всех вечеринок»[682]. Барни переживал настоящий финансовый бум — он скупал в огромном количестве прибрежные участки в Хэмптонсе и тут же перепродавал их с огромной выгодой. В его издательстве дела шли туго, так как оно пыталось издавать и продвигать авангардистскую литературу, а вот на ниве недвижимости Барни казался непобедим.

Относительно тихие уголки вдоль южной развилки Лонг-Айленда чрезвычайно приглянулись людям из города, готовым выложить целое состояние. Все сделки Барни были на редкость прибыльными, и в том августе он решил потратить часть этих «заработков» на шикарную вечеринку для друзей[683].

На понтонах прямо на воде в Три-Майл-Харбор он построил танцпол и узенький арочный мост к нему[684]. А еще он нанял баржу для джазовых музыкантов — среди них был Ларри, игравший на саксофоне. Посудина должна была двигаться вдоль берега, чтобы музыка разносилась далеко-далеко над водной гладью[685]. Барни разослал приглашения почти четырем сотням людей, представлявшим самые разные слои общества.